Ч. П. Сноу (1905-1980 активно работал на литературном и политическом поприще, прославил английскую прозу многотомной эпопеей «Чужие и братья». Начал писать Сноу в 1932 г., когда появился его детектив «Смерть под парусом», а продолжил литературную карьеру жизнеописанием Льюиса Элиота, адвоката по профессии (автобиографического героя Сноу), в повествовании, охватывающем почти полвека британской истории.

Ч. П. Сноу обратился к литературе, уже пройдя испытание наукой в Кембридже. Логический, беспристрастный тип научного мышления наложил отпечаток на художественную манеру Сноу, которую нельзя спутать с творческим почерком других его соотечественников. Эпопея «Чужие и братья», задуманная как летопись индивидуальной жизни, проецированная на историю Великобритании, развертывается как хорошо продуманный и подкрепленный большим количеством фактов и наблюдений научный проект. Льюис Элиот - это не просто alter ego самого писателя, герой, прошедший, как и Сноу, путь от скромного провинциального интеллектуала к большой политике, совершающейся в Вестминстере. «Пора надежд» (1949) повествует о детстве и юности Элиота, в «Наставниках» (1951) рассказывается о его пребывании в Кембридже, а «Коридоры власти» (1963) посвящены парламентской жизни, представленной глазами тонкого, умного наблюдателя, высококвалифицированного юриста, оценивающего события внутренней и внешней жизни страны, находясь в эпицентре событий. Герой Сноу мыслит перспективно, он знает, что ему придется писать и о политике, и о науке, об академической среде и лондонских салонах, где делается политика, о студенческих настроениях («Сон разума», 1968), о нашумевших криминальных процессах, ему придется охватить огромный промежуток времени и рассказать о формировании представителя поколения, на долю которого выпало осуществление тех замыслов и планов, которые и не мыслились его предшественниками. Временами повествование напоминает дневник, мемуары, фиксирующие мельчайшие детали жизни, разговоров, иногда повествовательная линия вообще исчезает, появляется некто третий, не автор и не рассказчик, а как бы свидетель событий, начитанный, проницательный.

Опыт Сноу специфичен и как будто ограничен двумя сферами деятельности -научной и политической, взаимоотношения людей тоже весьма ограничены профессиональным кругом, но не создается впечатления, что автор дает однолинейные характеристики своим персонажам, скорректированные его бесстрастностью и сдержанностью. Роджер Куэйф и Фрэнсис Ретклиф, леди Кэролайн и Кроуфорд, Джего и Льюис Элиот, появляющиеся в разных романах, составляют определенную живую среду, каждый со своими достоинствами и недостатками, но все они таинственным образом подчинены главному рассказчику не только потому, что обращаются к нему за помощью и советом, рассчитывают на его участие, но и потому, что Элиот собрал, как в фокусе, наблюдательность и аналитические способности автора, которые значительно расширяют романное пространство, делают его объемным и значительным. В «Наставниках» Сноу дает зарисовку лондонского неба ночью - «рассеянное отражение жизней, наполняющих огромный город». Так и персонажи Сноу, рассеянные по его произведениям, спроецированные на панораму жизни современной Великобритании, создают эпопею мира частного, индивидуального и «большого», формирующегося в условиях холодной войны, постоянного противостояния двух систем, мира неспокойного и нестабильного, в котором многие частные вопросы поднимаются до уровня общественных, а государственные рассматриваются через призму частных.

«Две культуры» В этой лекции о двух культурах, прочитанной им в Кембриджском Университете в 1959 году, Сноу говорит о драматической расколотости современной западной интеллигенции. По его представлению, раскол произошел на две субкультуры: интеллигенцию научную и художественную. Между этими мирами – почти непреодолимая пропасть, вызванная полярными отношениями представителей двух культур к промышленной и научной революциям, обществу и даже самой человеческой личности. Такая разность мировосприятия, по словам автора, основана на ущербном характере образования, получаемого молодыми людьми в Европе и, в частности, на родине Сноу, Англии. Результатом этого разрыва, по мнению Сноу, может стать цивилизационная катастрофа, так как ни научная, ни гуманитарная интеллигенция не обладает полнотой знания, необходимого человечеству во все усложняющемся мире.

Нельзя не отдать должного Сноу уже в одном том, что он так ясно увидел проблему разлома в среде интеллектуальной элиты на почти не сопрягающиеся части и понял всю меру опасности для цивилизации, исходящую от этого разлома. Но невозможно здесь не подумать и о том, что именно ученые, уверенные в своем могуществе гордые наследники Фауста, в первую очередь и повинны в потере связей со своими собратьями из гуманитарного цеха. Именно так, а не наоборот, как, вероятно, склонен полагать Сноу. Гуманитарная интеллигенция, занимающаяся общечеловеческими ценностями, уже по своей природе гораздо менее предрасположена к самоизоляции, чем естественнонаучная ее часть. Неприятие же ею промышленной революции, на которое сетует Сноу, тоже происходило во многом именно из-за способности гуманитариев видеть последствия явлений с точки зрения общечеловеческой и вселенской. Как показывает затяжной цивилизационный кризис, в котором мы сейчас оказались, их опасения во многом оправдались.

С накоплением и усложнением наших знаний о мире наступление специализации неизбежно, как неизбежно оно и во всякой сколько-нибудь сложной биологической системе. Не может один смертный вместить в своей голове представление о физике элементарных частиц, знание об устройстве компьютера, особенности строения микроскопических грибов, специфику современного текстильного производства, знание поэзии Китса и Шелли, философии Гегеля, и при этом помнить всех египетских фараонов и ветхозаветную историю. Отсюда соблазн разделения на изолированные группы по интересам, в конечном итоге ведущий к появлению многочисленных субкультур внутри некогда единой культуры. О двух из них столь блестяще и написал Сноу.

Такие же почти нестыкующиеся миры – «трудящиеся массы» и интеллектуальная элита, военные и гражданские служащие, ученые и люди искусства (хотя у меня ощущение, что между ними общего все же больше, чем между другими категориями современного общества). Список можно продолжать долго. И эта драматическая фрагментация имеет место в рамках всего лишь одной Западной культуры! Если уж внутри своей родной культуры люди разучились слышать друг друга, понимать друг друга, более того, потеряли всякий интерес к общению друг с другом – то что же говорить о диалоге с другими культурами, имеющими исходно иные духовные корни и нормы поведения?

Беда современного человечества именно в отсутствии диалогичности между его частями. Сноу сокрушается о том, что мало кто из «гуманитариев» имеет хотя отдаленное представление о производстве пуговиц, как не имеют они и понимания смысла промышленности вообще. Но не то беда, что поэт не знает, как делаются пуговицы (я тоже, хоть и не поэт, к стыду своему, не знаю). Бог с ними, с пуговицами! И даже не то беда, что ученые не интересуются практическим применением своих теорий. Беда в том, что утрачено целостное знание о мире, утрачено представление о том, как устроен мир в целом и по каким законам он живет.

То обстоятельство, что мир сегодня оказался на грани разрушения, есть прямое следствие исчезновения этого целостного знания и неспособности к плодотворному диалогу между носителями разных субкультур. Будущее мира как никогда прежде зависит от того, окажется ли управление им в руках людей всесторонне образованных, терпимых и диалогичных. Не узкие специалисты, а эрудиты возрожденческого типа, пусть и не знающие деталей промышленного производства, но понимающие его смысл и роль в истории, равно как и ценность поэзии и философии – именно такие люди ключ к преодолению кризиса цивилизации.

Сноу в середине 20 века не ставил еще вопрос с такою остротой и определенностью, но его заслуга уже в том, что он указал на нее, как указал и путь ее разрешения. Он не покажется вам оригинальным своим рецептом массового изменения мировоззрения. Все мы уже пришли к тому, что никакого иного способа эффективно переменить сознание миллионов, кроме как через глубокое реформирование системы образования, в современном обществе быть не может. И Сноу в своей лекции сказал именно об этом: меняйте ваше образование, если хотите, чтобы произошло сближение между распавшимися частями культуры, если хотите, чтобы ваша цивилизация выжила.

Английский физик (по образованию) и писатель.

Работал в Кавендишской лаборатории у Эрнста Резерфорда . В годы войны – чиновник Комитета научной помощи фронту.

Международную известность Чарлзу Сноу принёсла статья: Две культуры и техническая революция / The Two Cultures and the Scientific Revolution, написанная на основе одноимённой лекции, прочитанной им в 1959 году в Кембриджском университете. Здесь он написал: «Очень часто - не фигурально, а буквально я проводил дневные часы с учёными, а вечера со своими литературными друзьями... Их разделяет стена непонимания, а иногда - особенно среди молодёжи - даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание ».

«Писатель и учёный Чарлз П. Сноу обратил особое внимание на то обстоятельство, что между традиционной гуманитарной культурой и новой культурой научно-технического прогресса происходит катастрофическое размежевание и всё больше возрастает их прямая враждебность. Среди художественной и философской интеллигенции сложились убеждения, что учёные далеки от реальностей жизни, что им присущ поверхностный оптимизм. С другой стороны, учёные уверены, что представители творческих профессий не обладают даром провидения, что им чуждо все, имеющее отношение к разуму и познанию и, что, в крайнем случае, искусство и мышление у писателей, художников, философов ограничивается сегодняшним днем. Поэтому все мы одиноки. «Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы - лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец же пути всегда обрывается во мраке: каждый встречает смерть один на один». Но разве есть основания считать существование человека трагичным только потому, что жизнь личности заканчивается смертью? Да, мы одиноки, каждый встречает смерть один на один. Что из этого? Такова наша судьба, её не изменить. «Но наша жизнь зависит от множества обстоятельств, не имеющих отношения к судьбе, - завершает Сноу, - и мы должны им противостоять, если только хотим оставаться людьми». Прежде всего, таким обстоятельством, которое нас должно объединять, сделать солидарными, является общая, междисциплинарная, целостная культура, самопознание, самоорганизация, обосновывающие и обеспечивающие наше будущее. Человеческая культура может оказаться на грани гибели, если не принять радикальных мер, дающих возможность сблизиться и примириться «двум культурам». «Две культуры» - условная градация. Их можно было бы выделить больше: три, четыре. Не это важно. Нас привели к краю пропасти противоречия и конфликты между свободой и необходимостью, сознанием и бессознательным, наукой и искусством, гуманитарными и естественными науками, философией и политикой, философией и экономикой и т.д. Две культуры противоположны мудрости человека, они вызывают извращение и трагедию свободы и творчества».

Борушко А.П., Выбор будущего: Quo vadis, Минск, «Дизайн ПРО», 2004 г., с.12.

Для описания эффекта боязни гуманитариями техники, Чарлз Сноу использовал термин: «интеллектуальный луддизм».

Из интервью Чарлза Сноу: «Интересно, какие условия для работы Вы предпочитаете?

Ответ: Пожалуй, я предпочитаю тишину, покой, одиночество, но на самом деле редкий профессионал получает такие условия. Одно из непременных свойств профессионала заключается в способности как можно меньше поддаваться всяким внешним раздражителям в процессе работы. Если это свойство не развить в себе, нужных условий работы вы никогда не добьетесь. Если вы можете писать лишь в атласном халате, в комнате окнами на северо-восток, при комфортной температуре, то ваши шансы на успех невелики».

Чарлз Сноу, Говорить правду / Портреты и размышления, М., «Прогресс», 1985 г., с. 320.

Вопросы задания

1.Какие типы культуры выделял Сноу Ч.П.?

2. Каковы особенности этих культур?

3. В чем проявляются разногласия и взаимные упреки сторонников разных культур?

4. Какой тип культуры и почему преобладает в наше время?

5.Возможно ли взаимное непонимание между учеными теоретиками и инженерами? Если да – то в чем это проявляется?

6. Пути преодоления «пропасти» между культурами? В соответствие с Вашим ответом на четвертый вопрос задания поясните возможные варианты преодоления «пропасти».

Мировоззрение человека имеет сложную структуру. Смысл его нередко сводят к рациональной основе и рассматривают как систему знаний. Опыт истории культуры показывает ограниченность такого подхода. Наряду с рациональными есть и другие формы постижения мира. Раушенбах Б.В. призывает к синтезу рационально-образного восприятия мира.

Тема 2.

РАУШЕНБАХ Б. В . (1915-2001), российский ученый, академик РАН (1991; академик АН СССР с 1984), Герой Социалистического Труда (1990).

В 1937 закончил Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота и работал в Реактивном научно-исследовательском институте (РННИ) под руководством С. П. Королева. В 1960 Королев пригласил его работать в ОКБ-1, в котором создавались первенцы отечественной космонавтики. Раушенбах разработал первые системы управления и ориентации космических аппаратов.

В 1970-е стал активно заниматься искусствоведением. Получила известность его книга «Пространственные построения в древнерусской живописи». Книга воспоминаний и размышлений «Пристрастие» (М., 1997). Ленинская премия (1960).

Начну с примера из опыта собственной жизни. В свое время я написал книги по изобразительному искусству, не прибегая к математике, но используя привычную для себя логику рационального научного знания. В беседах с читателями выявилась одна удивительная закономерность: меня прекрасно поняли математики, физики, инженеры и совершенно превратно истолковали многие художники, которые, впрочем, книги хвалили (не желая, возможно, обидеть автора). Тогда я вспомнил, что сам «не понимаю» некоторые труды наших выдающихся искусствоведов. Оказалось, нечто аналогичное испытывают и другие представители «точного» знания - для нас искусствоведческие работы часто представляются «потоками слов», не имеющими строго определенного рационального смысла. Между тем всемирно известные имена авторов, безусловно, гарантировали высокое качество этих книг, и в нашем непонимании были виноваты мы сами.

Так я столкнулся с фактом, что, условно говоря, можно выделить две составляющие языка: одной пользуется логика рационального научного звания, другой - логика образного мышления. Это не только два компонента языка, но и два типа постижения мира, представителям которых подчас бывает трудно понять друг друга.

Для более полного объяснения этого феномена следует, как мне кажется, обратиться к интенсивно изучаемому сегодня факту функциональной асимметрии головного мозга. Оказалось, что левое полушарие обеспечивает главным образом процедуры рационального мышления, а правое - образное восприятие мира. Принадлежность того или иного человека к «физикам» или «лирикам» зависит, по-видимому, и от того, какое из полушарий у него доминирует. Конечно, это деление не абсолютно. Такие гении, как Леонардо да Винчи и Гёте, например, достигли выдающихся успехов и в точных науках, где необходимо строгое рациональное мышление, и в искусствах, требующих от художника особой эмоциональности и развитого образного мышления. Но, как правило, один из типов мышления все же доминирует - идет ли речь о знаменитых деятелях науки и культуры или об обычных людях, не наделенных особыми талантами.

Образное восприятие мира более древнее, логическое мышление возникло позже. (Может быть, поэтому сны, рождающиеся в правом полушарии, не удивляют человека самыми невероятными чудесами - ведь левое, «рациональное», в это время «отключено»?) Два различных пути восприятия и познания мира заметили уже давно. В «Илиаде» Гомера Гектор говорит об ожидающей его трагической судьбе:

Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,

Будет некогда день, и погибнет священная Троя...

Для нас важно, что Гектор ведает и мыслью (основываясь на рациональном мышлении), и «сердцем» (опираясь на образные предчувствия). Для дальнейшей античной традиции характерно разделение «мнения», то есть того, что получено посредством чувств, и «знания», имеющего своим источником разум. Только оба эти пути ведут к целостному восприятию мира, оба одинаково существенны, и пренебрежение одним из них пагубно как для личности, так и для общества.

Мы живем в эпоху научно-технической революции, богатую впечатляющими научными открытиями, постепенно охватывающими все области знания. Зачем нам в таком случае какое-то внерациональное постижение мира, базирующееся на чувствах (к примеру, чувстве красоты), а не на рассуждениях и, следовательно, носящее неопределенный и расплывчатый характер? Дело в том, что оно не заменяет рационального, научного, а дополняет его принципиально новыми элементами.

Рассмотрим, например, проблему нравственного поведения человека. Результаты научных исследований, полученные с помощью рациональных приемов мышления, истинны или ложны независимо от соображений морали. Таблицу умножения, а теперь и искусство составления компьютерных программ может успешно применять как очень хороший человек для добрых и полезных дел, так и последний негодяй, в своих преступных целях. Это положение широко известно: наука служит прогрессу, но используется и самыми реакционными силами. Таким образом, выводы рациональной науки не содержат в себе нравственного начала. Но для людей нравственность имеет жизненно важное значение. Представления же о нравственности, тем более «нравственное чувство», возникли задолго до науки - из образного, «иррационального» (сознательно употреблю это слово) постижения мира, а также в процессе обобщения эмпирического коллективного опыта людей. Лишь впоследствии в связи со становлением мировых религий и параллельно с ними появились рациональные, этические обоснования нравственных учений (Сократ, Платон, Аристотель, Спиноза, Кант).

Какой смысл вкладываю я в понятие иррационального? Это отнюдь не нечто таинственное, мистическое, вообще не постижимое разумом. Речь идет скорее о нерациональном в узкологическом понимании: интуитивное постижение выглядит иррациональным по отношению к дискурсивному, логическому умозаключению, оценка с точки зрения индивидуального неповторимого опыта - нерациональной по отношению к экспериментальному доказательству и т. д. Таким образом, все, что далее я буду называть иррациональным, нерациональным, внелогическим и т. п., может оказаться вполне рациональным с более широких позиций познающего интеллекта, объясняющего и оценивающего чувственный опыт и образное мышление.

Поведение человека в окружающем мире опирается на знание о нем. Это знание формируется как бы в двух взаимосвязанных сферах - одной, где решающее слово имеет логика, и другой, где господствуют чувства: сострадание, милосердие, любовь к ближнему, к Отечеству, религиозное чувство, любовь к прекрасному (литературе, музыке, изобразительному искусству) и т. п. Формируют ли эти чувства знание, пусть даже порой бессознательное интуитивное? Да, формируют. Нередко при первом знакомстве с человеком даже у ребенка сразу возникает симпатия или антипатия к нему, без каких-либо явных рациональных оснований для этого. Это чувство становится первым (пусть иногда ошибочным) интуитивным знанием (или, если угодно, «предзнанием») о человеке, которое в значительной мере определяет наше поведение. Иногда поведение диктуется нравственным чувством, и, оправдывая характер своих действий, человек заявляет: «Не могу объяснить почему, но я не в силах был поступить иначе». Это тоже не связанное с непосредственным логическим анализом (в противном случае его можно было бы объяснить) знание того, как себя следует вести в данной ситуации.

Подобные примеры - а их множество - позволили в начале века отдельным поэтам утверждать, что существуют истины, которые невозможно передать прозой, то есть истины, опирающиеся на поэтическую образность восприятия мира. Следовательно, образное, внерациональное восприятие мира - это тоже необходимый источник нашего знания. Более того, иногда подобное знание оказывается точнее рационально-логического в сфере самой рациональной науки.

Случается, что прогнозы специалистов, касающиеся облика техники будущего, нередко менее точны, чем прогнозы писателей. Так, до конца 30-х годов ученые, включая самых крупных, утверждали, будто ядерная энергия никогда не сможет быть использована человеком, тогда как некоторые писатели вполне допускали это в своих сочинениях. В «Гиперболоиде инженера Гарина» А. Толстой описал «луч смерти» в ту пору, по мнению ученых, абсолютно невозможный, а сегодня мы говорим о лазерном оружии как об очевидном. В романе Л. Леонова «Дорога на океан» действует радиолокационная система, которой в тот период еще не существовало. Чем это объяснить? По всей вероятности, ученые слишком привязаны к науке и технике, их сегодняшним постулатам и аксиомам и не в состоянии на основе лишь строго логических умозаключений предвосхитить революционные открытия, в то время как писатель, художник свободны от этих «предубеждений» и, видимо, лучше чувствуют (или предчувствуют) ход развития человечества. Разумеется, это не призыв перейти в науке и технике от знания к чувствам. Как уже отмечалось, нерациональная, эмоциональная составляющая человеческого знания связана прежде всего с нравственным и поэтическим в сознании человека.

У гармонично развитых людей оба источника знания - как рационального, так и внелогического образного - определяют их поведение, причем находятся в известном равновесии. Это, конечно, идеальная схема. Реально многое зависит от индивидуальных особенностей психического развития и от условий жизни того или иного человека. В современном обществе объем и значение рационального, логического знания непрерывно растут. Это наглядно проявляется не только в завоевании компьютерами все новых сфер жизни (от детских игр до расчетов траекторий космических аппаратов), но и в мотивации поступков, действий людей. Люди сегодня все чаще ищут оптимальные решения стоящих перед ними задач, причем понятие оптимальности имеет, как правило, строго рациональный смысл. К примеру, как при наименьших затратах возвести то или иное сооружение, каким путем предприятие может получить максимальную прибыль, насколько вероятны какие-либо события и т. п. Этот способ мышления является основным и в нашей повседневной жизни. Ее стремительный темп исключает при этом выработку «традиционных решений», которые были бы приемлемы и сегодня, и спустя 10-20 лет. Все эти задачи приходится всякий раз решать в новых условиях. Даже профессиональные знания и навыки не могут сегодня оставаться неизменными на протяжении жизни. Опыт показывает: многие вынуждены переучиваться каждые 10- 20 лет - среднее «время жизни» современной техники гораздо меньше средней продолжительности жизни человека.

Именно такие условия приводят к тому, что рациональная составляющая нашего знания о мире нужна постоянно, она все время используется и наращивается, внимание человека приковано прежде всего к ней, а иррациональное значение оттесняется на второй план. Но ведь оно существенно влияет на важные стороны восприятия мира - нравственную оценку происходящего, нравственную мотивацию поступков. Так, нравственность становится чем-то второстепенным, и это все более и более беспокоит человеческое сообщество. Не тревожно ли в самом деле, что оценки «удачливый бизнесмен», «хороший организатор производства» оказываются порой важнее, чем «порядочный человек»?

Говоря о падении нравственности, мы здесь обращаем внимание на то, что раньше рациональная составляющая знания не играла столь гипертрофированной роли. Взять хотя бы жизнь крестьянина в прошлые столетия. Внук использовал ту же «технологию», что и дед, и эта технология крестьянского труда определялась не столько строгими рациональными расчетами, сколько многовековым опытом, передававшимся от поколения к поколению в форме внелогических примет, традиций, обычаев. Мозг не был перегружен проблемами поиска оптимальных решений рационально сформулированных задач, и человек в большей степени мог сосредоточиться на вопросах нравственности (конечно, со временем сама оценка того, что нравственно и что безнравственно, менялась; здесь речь идет только о направленности мозговой деятельности).

Сегодня, в период впечатляющих открытий в физике, астрономии, биологии и других науках, дающих рациональное объяснение жизни Вселенной, возникла грандиозная задача создания научной картины мира и на ее основе научного мировоззрения. Многие считают, что решение этой сверхзадачи облагодетельствует человечество. Однако такое утверждение представляется весьма сомнительным. Мировоззрение, основанное только на научной картине мира, не содержит понятия нравственности. Мы уже говорили о том, что люди с преимущественно развитым рациональным мышлением не в состоянии порой до конца понимать людей образного «поэтического» мышления.

Мир следует постигать, по выражению Гомера, и мыслью, и сердцем. Лишь совокупность научной и «сердечной» картины мира даст достойное человека отображение мира в его сознании и сможет быть надежной основой для поведения. Человечеству нужно целостное мировоззрение, в фундаменте которого лежит как научная картина мира, так и вненаучное (включая и образное) восприятие его (…).

Обратимся снова к вопросу о соотношении рационального и внерационального знания и поразмыслим, как усилить нравственное начало в современной жизни. Это стало настоятельной потребностью и у нас, и на Западе. Однако пути возвращения нравственности принадлежащего ей по праву места в жизни общества далеко не ясны.

В последнее время часто говорят в этой связи о необходимости гуманизации современной жизни. Речь, как я понимаю, идет о том, чтобы несколько потеснить «рациональную» технократическую мотивацию, дав место духовности в формировании поведения как отдельного человека, так и общества в целом. Хотя термин «духовность» употребляется сегодня даже чаще, чем надо, общепринятого его определения не существует. Возможно, впрочем, что строгая терминология здесь излишня, поскольку это не понятие рациональной логики. В прошлом утверждали, что дух - это острие души, тогда духовность - наиболее высокие и тонкие стороны душевности. На мой взгляд, подобное высказывание можно принять в качестве некоторого, пусть не слишком точного указания на общую направленность понятия духовности.

Многие надеются достичь усиления духовного начала в нашей жизни на пути гуманитаризации, обращения к бесценным памятникам отечественной и мировой культуры, которые у большинства людей в повседневной суете отступили куда-то в область периферии сознания и перестали участвовать в формировании поведения. Знакомство с историей, с ее героическими страницами, с деятельностью выдающихся соотечественников (общественных деятелей, художников, военачальников), для которых высокие (далекие от сиюминутных выгод) цели определяли смысл жизни,- все это, безусловно, должно способствовать перестройке сознания в желаемом направлении.

Трудно переоценить роль памятников истории и культуры, в которых овеществлено прошлое Отечества и которые позволяют ощутить связь времен, почувствовать себя звеном в цепи, уходящей в глубь веков, проникнуться и гордостью за прошлое, и сознанием необходимости продолжать великие дела, завещанные нам предшествующими поколениями. Нелишне, быть может, заметить здесь, что «живые» памятники дают больше, чем «мертвые». Находиться в древнем храме (даже неверующему) и знать, что и 300 и 400 лет назад здесь стояли твои предки и слушали ту же службу,- что дает возможность почти физически ощутить их присутствие и их вопрошающий взгляд: достоин ли потомок своих предков,- это совсем не то, что зайти с экскурсоводом в пустой и холодный храм и услышать, что слева видны фрески замечательного художника...

Проблемы нравственности всегда играли ключевую роль в нашей литературе. Достаточно вспомнить таких корифеев, как Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, с их поисками нравственных идеалов.

Обо всем этом справедливо и не раз говорили и писали многие наши современники, озабоченные постепенным снижением духовности, засильем близорукого практицизма во всех сферах жизни. Гуманитаризацию можно уподобить благодатному дождю, который даст возможность распуститься цветам духовности.

Чтобы гуманитаризация оправдала возлагаемые на нее надежды, должна существовать некая исходная система элементов нравственности, которую гуманитаризация могла бы усиливать и направлять. Раньше и эта исходная система как бы стихийно формировалась самой жизнью, сейчас данный процесс ослаблен и деформирован. Поэтому полезно обратиться к опыту прошлого.

Азы нравственности ребенок постигал в семье, которая прежде играла значительно более существенную роль в жизни всех ее членов, чем сегодня. Сейчас семья перестает быть средоточием общих забот и интересов образующих ее людей. Нередко отец и мать работают в разных местах, дети после школы на «продленке» и у каждого свои часто трудно сводимые к некоему единству интересы. К тому же задушевные общесемейные беседы нередко вытесняются совместным сидением перед телевизором. Неудивительно, что сегодня первоначальные представления о нравственности ребенок получает в лучшем случае из родительских наставлений, а не из непосредственного наблюдения их жизни и естественного желания подражать им.

Определенную положительную роль играли в прошлом и моральные обязанности, которые налагались на человека в силу его принадлежности к тому или иному сословию. Вспомним хотя бы дворянскую честь, делавшую невозможными некоторые аморальные (с точки зрения дворянства) поступки. Неписаный кодекс дворянской чести человек усваивал еще в детстве, наблюдая поведение взрослых, слушая их разговоры и оценки событий, получая строгие замечания - «так дворяне не поступают!»,- если он в чем-либо ошибался.

Здесь, вероятно, нелишне заметить, что в прошлом нравственное поведение было, с известными оговорками, необходимым условием существования. Семья была, как правило, многодетная, все были заняты работой, дети (в зависимости от возраста) тоже имели много четко определенных обязанностей, жена была привязана к семье не только детьми, но и экономической зависимостью от мужа. Отношения в семье строились в соответствии с обычаями, которые и определяли нравственную атмосферу семьи. Нарушение этих обычаев, уход из семьи были нередко равносильны гибели. Точно так же и крестьянская община: крестьянин должен был вести себя нравственно, как это понимала община. Нарушение неписаных законов общины было немыслимо - ведь вне общины крестьянин существовать не мог. Аналогично и нарушение кодекса дворянской чести как бы исключало провинившегося из дворянской среды, и это нередко кончалось самоубийством.

Сегодня люди стали более свободными - жена вполне способна жить без мужа, о детях и их образовании заботится государство, старость обеспечивается государственными пенсиями и т. п. Люди перестали ощущать коллектив как абсолютно необходимое условие существования. Сегодня можно жить и вне семьи, вне общины, а следовательно, и вне морали, регулировавшей в свое время поведение людей в этих условиях.

Сами условия жизни способствуют отходу людей от морального поведения. Тем более важной становится сегодня задача возвращения к моральному образу жизни, воспитания нравственности (…).

Думаю, гуманитаризация лишь тогда принесет желанные плоды, когда она будет опираться на фундамент уже усвоенных и практикуемых общих нравственных принципов. Как добиться этой цели сегодня? Конкретного ответа пока нет, но решение обязательно должно быть найдено, ибо от этого зависит будущее не только нашего общества, но и цивилизации в целом.

Современная жизнь с ее гипертрофированным стремлением опираться прежде всего на рациональное знание и, как следствие, с пренебрежительным отношением к тому, что я назвал знанием иррациональным, интуитивным, эмоциональным, порождает опасные деформации поведения человеческого сообщества. Обдумывая проблемы оптимального сочетания рационального и иного знания в качестве направляющих импульсов нашей деятельности, невольно приходишь к следующему заключению.

Иррациональная составляющая непременно должна учитываться при определении цели, к которой следует двигаться. Рациональная же - предлагать наиболее разумные способы решения поставленной задачи. Иными словами, цель должна быть нравственной, а пути ее достижения надежными. Совершенно очевидно, что не только конечная цель, но и каждый шаг к ней должен отвечать критериям нравственности.

В последние годы эта проблема приобретает новые черты. До недавних пор рациональная наука с известным превосходством взирала на все «иррациональное», как бы даже мешавшее прогрессу. Но прогрессу, понимаемому с точки зрения именно рационального знания. Взять хотя бы безудержное стремление ведомств к сооружению гигантских плотин, каналов и аналогичных «строек века». Когда гуманитарная общественность возмущалась этим, указывая на гибель исторических памятников, уникальных ландшафтов, среды обитания малых народов, иными словами, на аморальность подобных проектов, ее доводы считались второстепенными, надуманными, недостойными внимания. Всегда более весомым казалось утверждение, что «стране нужны металл, электроэнергия, орошение» и т. п. Сугубо рационально ориентированные «мыслители» с завидным самомнением брались определять, что именно «нужно стране». Процесс этот, в несколько иной форме свойственный и Западу,- естественное следствие неуправляемого научно-технического прогресса. Теперь мы видим его плоды. Весь мир начинает с тревогой смотреть на свое сегодняшнее состояние, да и прогнозны не оставляют места благодушию.

Повсюду наблюдается чрезвычайно любопытная картина: плоскорациональное знание, опираясь на многочисленные компьютеры, само вдруг с ужасом обнаружило, куда оно завело человечество. Стало ясно: требуется коренная перестройка, если можно так выразиться, человеческого поведения. Продолжение практики последних десятилетий с неизбежностью ведет к экологической катастрофе. Но ведь и до этих расчетов гуманитарии, творческая интеллигенция, люди с обостренным чувством нравственной ответственности уже начали борьбу с надвигающейся бедой: много лет составляются Красные книги для защиты природного мира от уничтожения, возникают все новые движения за спасение таких уникальных природных образований, как Байкал, и т. п.

Утрата нравственных критериев в повседневном поведении стала беспокоить людей. Ныне вновь возрастает интерес к внелогическому, недискурсивному знанию, стремление к целостному восприятию мира. Вместо узкорационально понимаемого научного мировоззрения рождается целостное мировосприятие.

Важным моментом нового мировосприятия надо считать и утверждение приоритета общечеловеческих ценностей. Одна из главных общечеловеческих ценностей - это планета Земля, и поэтому новое мышление должно охватывать не только политическую и военную сферу, но и все остальные области человеческой деятельности, в частности связанные с экологией. Все большее значение приобретает примат общечеловеческих ценностей в отношениях между людьми, в стремлении к объединению человечества в одну дружную семью. Везде нужно новое мышление, и одной из характерных его примет должно стать гармоничное сочетание работы мысли и «сердца», рационального и эмоционального, рассудочного и интуитивного знания.

Б. В. Раушенбах .НА ПУТИ К ЦЕЛОСТНОМУ

РАЦИОНАЛЬНО-ОБРАЗНОМУ МИРОВОСПРИЯТИЮ//О человеческом в человеке. М.:Политиздат:1991.-384 с. (стр.22-40).

Вопросы задания

1. Выделить 2 типа мышления, раскрыть сущность каждого из них.

3.В чем смысл иррационального постижения мира?

4. Выяснить различие процессов гуманизации и гуманитаризации знания.

6. Роль семьи в нравственном усовершенствовании человека, её современные проблемы

Тема 3.

С. Кара-Мурза Из книги «Манипулирование сознанием»

Сегодня мы болтаемся между двумя типами жизнеустройства и нас усиленно тянут и толкают к тому берегу, где манипуляция сознанием станет главным и почти тотальным средством господства, так что некоторое время спустя перед нами вообще исчезнет проблема и выбора, и борьбы ...

Те, кто не хотят такого исхода и готовы плыть искать другой берег, хотя бы и в тумане и даже плывя против течения (или хотя бы барахтаться на месте, пока не рассветет), могут найти в этой книги некоторые ориентиры. Есть фундаментальные, инерционные структуры, которые надо защищать, если мы не желаем быть вытащенными на берег манипулятивного общества. Эти структуры далеко еще не сломаны, их сохранение зависит от «молекулярной» поддержки всех нас, от массового пассивного сопротивления…

Речь прежде всего идет о школе русского типа-так, как ее сложила наша культура в советское время. Это школа, воспроизводящая народ и тип культуры. Она не дает следующему поколению превратиться в скопище индивидов, стать людьми массы. Она затрудняет и замену нашей культуры на мозаичную культуру человека массы. Школу ломают, но сломать ее трудно, она слишком ушла корнями в народ. Однако капля камень точит, и без сознательного сопротивления всех нас русскую школу сломают. … В ближайшие годы придется нам искать путь почти без науки, действовать грубее, с большими ошибками и потерями. Будем платить за свою безответственность. СМИ в массе своей, а тем более телевидение, почти полностью не наши. Они определенно стали служить манипуляторам. Можно было, при наличии минимума политической воли, спасти что-то из местных газет и местного телевидения, но такой воли у нас не нашлось.

Другой общий вывод - всегда и везде, и на людях, и в мыслях, противодействовать атомизации, превращению в индивида. Сегодня речь не об идеале соборности или народности, а о сохранении человеческих связей как средства защиты своей личности. При том давлении, которое оказывается на наше сознание, мы можем устоять как личности только опираясь на душевную поддержку собратьев. Каждый акт сохранения, создания или восстановления человеческой связи-это выгрызание кусочка пространства у манипуляторов. Подадим ли рубль нищему или просто обменяемся с ним взглядом, пошутим ли с торговкой на рынке, уступим ли место в метро или поругаемся с обидевшим нас родственником - все это укрепляет нашу психологическую защиту против манипуляции. Важно, чтобы во всех этих связях был диалог. Чтобы это были связи не человек-вещь, а человек-человек.** Тут нет никакой сентиментальности, никакой проповеди доброты, только трезвый и даже циничный расчет.

И в каком-то смысле противоположный совет-всячески избегать потери своего Я и соединения в толпу. Опасность толпотворения сегодня не в физическом собирании в массу. Напротив, массы у нас сейчас собираются в основном организованные. То, что мы видим как собрание, митинг или даже баррикаду, пока что скорее похоже на отряды, а не на толпу-мы еще не прошли стадию атомизации. Толпа образуется как раз когда мы изолированы и соединены через телевизор. Когда между нами нет душевного прямого контакта и нет диалога, а есть гипнотическое действие из одного центра - как на рок-концерте или на стадионе, слушающем фюрера. В эти толпы лучше не ходить. Сказано ведь в Библии: «Не ходите на собрания нечестивых». Казалось бы, почему же не пойти?

Послушать, поинакомыслить самому с собой. Значит нельзя, в Библии плохого совета не дадут. Мы думаем, что сознание наше крепко, но речи «нечестивых» проникают в подсознание. Где же у нас такие собрания? Там, где вещают манипуляторы, с которыми ты не можешь вступить в диалог. Не страшны дебаты, пусть даже оскорбительные, страшен вкрадчивый голос с экрана или из динамика, которому ты не можешь задать вопрос или возразить.

Наконец, нужно принимать, почти насильно, как лекарство, укрепляющие культурные средства - все то, что несет в себе традиционное знание и символы. Прочитать «Тараса Бульбу» или томик пословиц, послушать русские романсы - это сегодня не удовольствие, а лечение. Впрочем, любая хорошая литература или музыка полезны, все сегодня читается другими глазами.

Это - самые общие мысли. Думаю, из книги можно сделать и кое-какие более ограниченные выводы. Первый из них я бы выразил так: принять как догму, что СМИ сегодня есть инструмент идеологии, а не информации. Главное в их сообщениях - идеи, внедряемые в наше сознание контрабандой. Но в качестве «легенды» прикрытия, приманки они везут на контрабандной тележке и нужную нам траву информации. Мы без нее не можем, и приходится заглатывать, что дают. Задача - научиться выплевывать максимум отравы, не жевать ее и не держать даже во рту. Конечно, часть попадет и в желудок, будет нас травить, но надо стараться. ... То есть, изначально не принимать поток сообщений за чистую монету, а каждый раз спрашивать себя: «Что за этим стоит? Зачем нам это сообщают?». Так встает проблема диагностики - отделения зерен от плевел. Пусть веялка наша плоха, разделение очень грубое, много потерь зерна, много остается грязи. Все равно, даже грубый фильтр очень полезен. Удивительно, как много отсеивается просто оттого, что в голове вертится контролирующий вопрос. Достаточно положиться на интуицию, на чувство. Почуешь, что из сообщения «торчат уши» - оно уже в подсознание не войдет, а уж предупрежденное сознание его проверит.

Какими симптомами и признаками скрытой манипуляции может воспользоваться наше сознание и интуиция? В общем, они представлены в разделах книги. Напомню главные.

Язык. Как только политик или диктор начинает говорить на птичьем языке, вворачивая малопонятные словечки вроде ваучера или секвестра - значит, идет манипуляция (возможно, «вторичная», когда и сам говорящий является марионеткой манипуляторов). Если бы говорящий желал, чтобы его сообщение было понято и осмыслено, а не заучено или внушено, то он сделал бы его доходчивым и построил в форме диалога. В нашей жизни, за исключением чисто профессиональных сфер вроде науки и техники, нет проблем, которые.нельзя было бы изложить на доступном русском языке. Непонятные слова имеют или целью подавить слушателя фальшивым авторитетом «эксперта», либо выполняют роль шаманского заклинания и призваны оказать гипнотизирующий эффект. Бывает также, что они-прикрытие самой наглой лжи, как это и было, например, в случае с ваучером.

В общем, язык - важнейшее диагностическое средство, недаром и врачи его смотрят.

Эмоции . Если политик или диктор начинает давить на чувства, пахнет подвохом. Тут лучше временно «очерстветь» и не поддаваться на его дрожа­щий голос или блеснувшую на глазах слезу. Политика есть политика, эмоции там - как грим. Что значит «пожалеть больного президента»? Он или прези­дент - или больной. Мы видим, что политики, независимо от состояния их здоровья, бывают абсолютно безжалостны к простому человеку, они дейст­вуют, как машина. Старенький и беспомощный Сахаров хладнокровно разжи­гал войну в Нагорном Карабахе, но если кто-то пытался ему возразить в Вер­ховном Совете, тут же целый рой его чувствительных соратников начинал стыдить «агрессивное большинство» - и оно стыдливо пряталось. Слушая сообщения, приукрашенные эмоциями любого типа (хотя бы слезливой жало­стью к раненому русскому солдатику), мы и сами должны для начала воспри­нимать их как счетная машина - независимо от чувств, на которых пытаются играть. Мы должны в уме быстро просчитывать интересы, а чувства - это их дешевая приправа. Всегда надо иметь в уме свои интересы (свои - значит тебя, твоих потомков, твоего народа), а также попытаться представить себе, каковы интересы говорящего или его хозяина. Особенно надо быть начеку, когда тебя хотят разозлить, уязвить, оскорбить. Это неспроста и не ради соб­ственного удовольствия Киселева или Сванидзе. Если на это идут, значит, надо на время отключить твой разум и сосредоточить твое внимание на их гримасах. Нельзя поддаваться, надо смотреть бесстрастно и пытаться понять, что они прячут за этой дымовой завесой,

Сенсационность и срочность . Это - технология общего действия, обеспечивающая шум и необходимый уровень нервозности, подрывающей психологическую защиту. Однако иногда создание искусственного фона сен­сационности служит какой-то конкретной цели, чаще всего для отвлечения внимания. Обычно сенсация не стоит выеденного яйца - то слониха в Тай­ланде родила, то плачущие англичане цветы принесли на могилу принцессы Дианы, то автобус в Португалии в кювет упал, то козленка поймали. С чего бы сообщать это захлебывающимся голосом? Тут уж каждый должен выработать чувство меры - сравнивать важность сообщения с нашими реальными про- блемами. Вообще, те политики и информаторы, которые злоупотребляют этими атрибутами сообщений, просто должны мысленно заноситься в список штатных манипуляторов, и к ним всегда надо относиться с недоверием. Ах, нам только что сообщили! Ах, мы вас будем держать в курсе дела! Да что такого вы сообщили? Завтра сами же об этом забудете. Одними «черными ящиками» замучили - трещат о них после каждой катастрофы, а когда их к всеобщей радости найдут-молчок. Зачем тогда о них говорить?

Повторение. Повторение - главное средство недобросовестной пропа­ганды. Потому оно и служит хорошим признаком ее наличия. Если вдруг на­чинают ежедневно мусолить одну и ту же тему или употреблять одни и те же словесные комбинации - дело нечисто. Еще М.Е. Салтыков-Щедрин преду­преждал: «Горе - думается мне - тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!». Повторение действует на подсознание, а его мы контролируем плохо. Следовательно, надо стараться зафиксировать сам факт повторения какого-то штампа в сознании, и тогда будет как бы включена сигнализация. А, опять завели почему-то ту же песенку- значит, держи ухо востро. Например, периодически наши просвещенные реформаторы поднимают плач по отсутствию купли-продажи земли, но нико­гда не объяснят толком, зачем им это нужно. Тут - заведомая ставка на вну­шение, поскольку никаких разумных доводов не существует, а теневой «социальный заказ» принят, да и деньги у заказчика, наверное, уже получены и истрачены.

Дробление. Если политик или помогающее ему СМИ действительно же­лает объяснить гражданам какую-то проблему и получить их сознательную поддержку в каком-то вопросе, то он всегда изложит эту проблему в целост­ном виде, хотя бы и кратко. Проблему можно уподобить организму - у нее есть предыстория («родители»), она возникает и развивается, обретает «семью и потомков» - связанные с нею или порожденные ею проблемы. Когда она будет разрешена («умрет»), начнется новый цикл, жизнь следующего поколения - будущее. Политик, который манипулирует нашим сознанием, пред­ставляет нам вместо целостной проблемы ее маленький кусочек, да и его дробит на части-так, чтобы мы осмыслить целое и сделать выбор не могли. Мы должны верить ему, как жрецу, который владеет всем знанием.

Введение 3
Сноу Чарльз Перси «Две культуры и революция» 5
Заключение 11
Список литературы 12
Словарь 13

Введение

Перси Чарлз Сноу (1905–1980) – известный английский писатель и ученый. Родился 15 октября 1905 года в Лестере. Учился в Юниверсити-колледже Лестерского университета, в 1930 году получил степень доктора физических наук в Кембридже. В годы Второй мировой войны возглавлял департамент научно-технических кадров в министерстве труда. В 1964 году Сноу был пожалован титул пэра, в том же году он стал парламентским секретарем министерства техники.
Наибольшую известность Сноу принес цикл романов Чужие и братья (Strangers and Brothers), посвященный стремлению героев реализовать свои личностные и интеллектуальные возможности в период политических, социальных и научных катаклизмов 20 в. В цикл входят одиннадцать романов: Чужие и братья (1940), Свет и тьма (The Light and the Dark, 1947), Пора надежд (Time of Hope, 1949), Наставники (Masters, 1951), Новые люди (The New Men, 1954), Возвращение домой (Homecoming, 1956), Совесть богачей (The Conscience of the Rich, 1958), Дело (The Affair, 1960), Коридоры власти (Corridors of Power, 1962), Сон разума (The Sleep of Reason, 1969), Завершение (Last Things, 1970). Перу Сноу принадлежат также несколько пьес, два ранних романа – детектив Смерть под парусом (Death Under Sail, 1932) и Поиски (The Search, 1934) – и романы Недовольные (Malcontents, 1972), Хранители мудрости (In Their Wisdom, 1974) и Лакировка (A Coat of Varnish, 1978).
В научных и публицистических работах, таких, как «Две культуры и техническая революция» (The Two Cultures and the Scientific Revolution, 1959) и «Наука и правительство» (Science and Government, 1961), Сноу озабочен проблемой «двух культур» (как он сам ее определил). Убежденный в том, что ученые и писатели могут многому научить друг друга, он отводил литературе большую роль в адаптации человека к быстро меняющемуся миру.

Но чем существенно отличалась позиция Сноу от позиций критиков культуры XIX - начала ХХ веков, так это полярным изменением оценки одного и другого направления, т.е. негативной оценкой мировоззрения и социальной роли литературно-гуманитарной интеллигенции. Представители последней не желали выступать к качестве консерваторов и традиционалистов, что вызвало тогда ожесточенные, в основном публицистические дебаты.
Лишь через много лет была предпринята попытка социологического анализа поставленной и неадекватно разрешенной Ч.Сноу проблемы. Немецкий социолог В.Лепенис в 1985 году опубликовал книгу с символическим названием «Три культуры», прямо отсылающим к работе Сноу. Он показал, что именно в этой мировоззренческой сфере важную роль играет «третья» культура и именно - культура социальных наук. Если в XIX веке две фракции боролись за право формирования мировоззренческих ориентиров современной жизни, то теперь эта борьба развертывается в рамках «третьей» культуры, т.е. в рамках социальных наук, которые постоянно колеблются между сциентистской позицией, ориентированной на идеал естественно-научного знания, и герменевтической установкой, которая близка традиционному литературно-гуманитарному подходу.

Сноу Чарльз Перси «Две культуры и революция»

Английский писатель Ч.Сноу в своей знаменитой речи (вошедшей позже в сборник его публицистических работ), названной «Две культуры и научная революция», констатирует разрыв в культурном сознании интеллигенции; сформировались две группы, обладающие существенно разным культурным сознанием: с одной стороны, литературно образованная гуманитарная интеллигенция, с другой - естественно-научная и техническая интеллигенция: «Мне кажется, что духовный мир западной интеллигенции все явственнее поляризуется, все явственнее раскалывается на две противоположные части. Говоря о духовном мире, я в значительной мере включаю в него и нашу практическую деятельность, так как отношусь к тем, кто убежден, что, по существу, эти стороны жизни нераздельны. А сейчас о двух противоположных частях. На одном полюсе - художественная интеллигенция, которая случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует… на другом - ученые, и как наиболее яркие представители этой группы - физики. Их разделяет стена непонимания, а иногда - особенно среди молодежи - даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание. У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций. Те, кто не имеет отношения к науке, обычно считают ученых нахальными хвастунами» .
Различия в мировоззрении и ценностных ориентациях обеих групп имели, по мнению Ч.Сноу, принципиальный характер: если сторонники естественно-научных и технических подходов полны веры в будущее, убеждены в возможности создать процветающее общество на основе научного познания и научной организации общественной жизни, то «гуманитарии» стремятся держаться традиционных ценностей, которые считаются уже почти утраченными под натиском научно-технического прогресса: «Среди художественной интеллигенции сложилось твердое мнение, что ученые не представляют себе реальной жизни и поэтому им свойствен поверхностный оптимизм. Ученые со своей стороны считают, что художественная интеллигенция лишена дара провидения, что она проявляет странное равнодушие к участи человечества, что ей чуждо все, имеющее отношение к разуму, что она пытается ограничить искусство и мышление только сегодняшними заботами и так далее. Любой человек, обладающий самым скромным опытом прокурора, мог бы дополнить этот список множеством других невысказанных обвинений. Некоторые из них не лишены оснований, и это в равной степени относится к обеим группам интеллигенции. Но все эти пререкания бесплодны. Большинство обвинений родилось из искаженного понимания действительности, всегда таящего много опасностей» .
Чарльз Сноу приводит несколько упреков, которые предъявляют ученым простые люди и художественная интеллигенция, один из них - поверхностный оптимизм: «…Большинство ученых, которых я хорошо знаю, так же как и большинство моих друзей-неученых, прекрасно понимают, что участь каждого из нас трагична. Мы все одиноки. Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы - лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец же пути всегда обрывается во мраке: каждый встречает смерть один на один. Некоторые из знакомых мне ученых находят утешение в религии. Может быть, они ощущают трагизм жизни не так остро. Я не знаю. Но большинство людей, наделенных глубокими чувствами, как бы жизнерадостны и счастливы они ни были - самые жизнерадостные и счастливые еще в большей степени, чем другие, - воспринимают эту трагедию как одно из неотъемлемых условий жизни. Это в равной степени относится и к хорошо знакомым мне людям науки, и ко всем людям вообще» .
Это противопоставление явилось результатом переосмысления существующей почти с самого момента возникновения философского знания, но особенно характерной для конца XIX - начала ХХ века традиции разделения «наук о духе» и «наук о культуре», с одной стороны, и «наук о природе» - с другой, а также идей довольно консервативного философского течения того же времени, известного как «критика культуры». Причем, по мнению писателя, противопоставление настолько явное, что фактически сложились два непонимающих друг друга мира: «Ученые и художественная интеллигенция до такой степени перестали понимать друг друга, что это стало навязшим в зубах анекдотом. В Англии около 50 тысяч научных работников в области точных и естественных наук и примерно 80 тысяч специалистов (главным образом инженеров), занятых приложениями науки. Во время второй мировой войны и в послевоенные годы моим коллегам и мне удалось опросить 30-40 тысяч тех и других, то есть примерно 25%. Это число достаточно велико, чтобы можно было установить какую-то закономерность, хотя большинству тех, с кем мы беседовали, было меньше сорока лет. Мы составили некоторое представление о том, что они читают и о чем думают. Признаюсь, что при всей своей любви и уважении к этим людям я был несколько подавлен. Мы совершенно не подозревали, что их связи с традиционной культурой настолько ослабли, что свелись к вежливым кивкам» . Трудно с этим не согласиться, даже в настоящее время люди искусства не понимают ученых практиков, студенты МаГУ не понимают студентом МГТУ.
Одним из следствий данной поляризации писатель видит в том, что происходит моральная деградация культуры. Людям не нужно искусство, им необходимо время, чтобы успеть закончить свои «дела» - мы читаем «легкое чтиво», мы восхищаемся достижениями науки, однако современное искусство нам уже не нужно: «Так вот, книг тем не менее очень мало. И почти ничего из тех книг, которые составляют повседневную пищу писателей: почти никаких психологических и исторических романов, стихов, пьес. Не потому, что их не интересуют психологические, моральные и социальные проблемы. С социальными проблемами ученые, безусловно, соприкасаются чаще многих писателей и художников. В моральном отношении они, в общем, составляют наиболее здоровую группу интеллигенции, потому что в самой науке заложена идея справедливости и почти все ученые самостоятельно вырабатывают свои взгляды по различным вопросам морали и нравственности. Психологией ученые интересуются в такой же мере, как и большинство интеллигентов, хотя иногда мне кажется, что интерес к этой области появляется у них сравнительно поздно. Таким образом, дело, очевидно, не в отсутствии интереса. В значительной мере проблема заключается в том, что литература, связанная с нашей традиционной культурой, представляется ученым "не относящейся к делу". Разумеется, они жестоко ошибаются. Из-за этого страдает их образное мышление. Они обкрадывают самих себя» .

С того момента, когда Чарльз Сноу опубликовал свой знаменитый манифест "Две культуры" ("The Two Cultures"), прошло довольно много времени. "Две культуры" вышли статьей в 1956-м, а потом и отдельным изданием в 1963 году. Работа Сноу имела сильный резонанс - как критический, так и сочувственный. И до сих пор исследователи - и гуманитарии, и ученые, работающие в естественных науках, - возвращаются к идеям, высказанным Сноу более 50 лет назад.

Две культуры-1

Чарльз Сноу так описал парадоксальную ситуацию, сложившуюся к середине XX века: "По образованию я ученый, по призванию - писатель <...> Очень часто - не фигурально, а буквально - я проводил дневные часы с учеными, а вечера - со своими литературными друзьями. Само собой разумеется, что у меня были близкие друзья как среди ученых, так и среди писателей. Благодаря тому, что я тесно соприкасался с теми и другими, и, наверное, еще в большей степени благодаря тому, что все время переходил от одних к другим, меня начала занимать та проблема, которую я назвал для самого себя "две культуры" еще до того, как попытался изложить ее на бумаге. Это название возникло из ощущения, что я постоянно соприкасаюсь с двумя разными группами, вполне сравнимыми по интеллекту, принадлежащими к одной и той же расе, не слишком различающимися по социальному происхождению, располагающими примерно одинаковыми средствами к существованию и в то же время почти потерявшими возможность общаться друг с другом, живущими настолько разными интересами, в такой непохожей психологической и моральной атмосфере, что, кажется, легче пересечь океан, чем проделать путь от Берлингтон-Хауса или Южного Кенсингтона до Челси".

Сноу пишет о том, что если "физики" еще способны воспринимать гуманитарное знание (не знать Гамлета считается все-таки неприличным и среди физиков), то гуманитарии совершенно не стесняются того, что ничего не слышали о Втором начале термодинамики. С точки зрения Сноу, ситуация даже хуже: это не просто непонимание, но непонимание агрессивное - он называет художественную интеллигенцию "новыми луддитами", готовыми разрушить науку фактически по той только причине, что они ее не понимают.

Статья Сноу носит, скорее, открыто алармистский характер. Он постарался максимально остро поставить проблему, а не решать.

Лирики-физики

Я довольно остро ощущаю проблему двух культур, поскольку получил научное (математическое) образование, но на протяжении всей жизни занимался литературой. Среди моих знакомых достаточно и ученых, и писателей. Но необходимо отметить следующее. Среди писателей, с которыми я знаком, есть люди, которых не просто не пугают слова "второе начало", но есть и те, кто неплохо знаком с такими нетривиальными научными областями, как квантовая механика или общая теория относительности. Я могу назвать двух лауреатов "Русского Букера" - Михаила Бутова, окончившего МЭИС (Институт связи), и Александра Иличевского - выпускника Физтеха.

Вероятно, такая ситуация возникла в результате тотального перемешивания, которое произошло за последние десять-двадцать лет в СССР и России: многие люди отказались от своих профессий (в том числе ученые) в силу внешних обстоятельств.

Но тем не менее проблема двух культур остается, и как ее решать, не ясно.

Кризис доверия

В последние десятилетия проявилась другая проблема, обострившая традиционное непонимание естественников и гуманитариев, - это кризис доверия к науке вообще, кризис, который привел к лавинообразному росту псевдонаучных и лженаучных теорий. Причины этого кризиса доверия здесь подробно разбирать не имеет смысла, но констатировать его необходимо.

Подавляющее большинство людей сегодня очень мало знает о науке и обречено верить на слово первому встречному шарлатану. А эти шарлатаны используют все еще высокий (несмотря ни на что) авторитет научного знания, и используют его часто в своих корыстных целях, чем наносят науке тяжелый урон.

К такого рода лженаучным проектам, безусловно, следует отнести "новую хронологию" Фоменко и его последователей. Здесь мы сталкиваемся с другой стороной той же проблемы: полным незнанием учеными (в данном случае математиками) основных принципов гуманитарных исследований. Чтобы довериться "новой хронологии", нужно просто-таки ничего не знать об истории, о лингвистике, о научной методологии. Андрей Зализняк в своей статье , посвященной лингвистическому анализу аргументов, приводимых сторонниками "новой хронологии", кажется, вполне убедительно продемонстрировал ее полную несостоятельность, но его аргументы не были услышаны ни авторами, ни читателями. Таково состояние взаимной глухоты.

Математика без формул

И вот на фоне непонимания и кризиса доверия появляется замечательная и по своей задаче, и по исполнению работа Владимира Успенского, посвященная попытке продемонстрировать современным гуманитариям и просто людям любознательным (инженерам, программистам, бизнесменам), что есть современная математика.

Если мы заглянем в школьные учебники математики, то увидим, что знания, о которых идет речь в школьном курсе, были передним краем науки на рубеже XVII-XVIII веков. Неужели с тех пор ничего не изменилось? Изменилось едва ли не все. Такое положение дел привело Александра Харшиладзе к мысли о необходимости полного пересмотра школьного математического курса: он предложил исключить математику из школьного курса на десять лет, чтобы ее целиком реформировать .

Успенский не настолько радикален. Он пишет: "Итак, есть определенный объем непрактических знаний, обязательный для всякого культурного человека. <...> Мы полагаем, что в этот объем входят и некоторые из тех математических представлений, которые не связаны с утилитарным использованием математики. Указанные представления состоят не только из фактов, но и из понятий и методов оперирования с этими понятиями. <...> В этом очерке мы собираемся говорить о математике как о части культуры духовной".

Такого рода заявления - это еще только "протокол о намерениях". Но дальше начинается самое интересное. Успенский берет одну за другой математические проблемы и показывает, что же они действительно значат для общечеловеческой культуры. И первое, что нужно сделать, - проблему необходимо обрисовать, почти не используя ни формул, ни терминов. Как это сделать? Общего решения здесь не существует. Каждый раз, рассматривая математическую проблему или вводя новое понятие, приходится искать необходимый изобразительный материал, искать метафоры, чтобы сделать изложение наглядным и ясным. Но при этом еще нужно как-то не потерять ни в глубине, ни в содержательности, и еще не наделать ошибок.

Одна из трудностей при написании такого рода статьи - предельное внимание к корректности изложения. Если в статье, опубликованной в математическом журнале, ошибка (например, опечатка) ясна любому читателю, то опечатка в научно-популярной статье читателем может быть принята как истина: у него просто недостаточно квалификации, чтобы эту опечатку заметить. Ценой серьезных усилий Владимиру Успенскому удалось справиться и с этой проблемой.

"Царский путь в математике"

Успенский начинает с натурального ряда. Он показывает, что такой вроде бы привычный объект на самом деле совсем не прост, а полон загадок и сам по себе является абстракцией высокого уровня. Успенский пишет о геометрии Лобачевского и квадратуре круга, о неразрешимых массовых задачах и актуальной бесконечности, о топологии, о гипотезе Пуанкаре, которую удалось доказать Григорию Перельману.

То, что нащупывает в этой статье Успенский, можно назвать "царским путем в математике", которого, как известно, не существует. Успенский предпринимает попытку показать нематематику глубину современной научной деятельности, не обременяя его жесткой необходимостью двигаться шаг за шагом по крутым ступеням абстрагирования, то есть по пути, по которому идет любой нормальный математик. Самое удивительное, что Успенскому многое удается. Его работа, пожалуй, первая внятная попытка действительно пробить стену между двумя культурами. Она показывает, что нет между ними непроходимой границы, если у читателя достаточно внимания и терпения, если автор изобретателен и тонок.

Это дает надежду, что две культуры если и не сольются в одну, то, во всяком случае, перестанут пугать и избегать друг друга. А если читатель поймет хотя бы часть того, о чем пишет Успенский, он не только получит удовольствие от созерцания высоких абстракций, но и будет вооружен для противостояния лженауке.