Мария Ильинична Слоним (англ. Masha Slonim , р. ) - советская , британская и российская журналистка.

	Запись голоса М.И. Слоним
	Из интервью «Эхо Москвы » 16 декабря 2013
Помощь по воспроизведению

Биография

Родилась в семье скульптора Ильи Львовича Слонима и Татьяны Литвиновой - дочери советского наркома иностранных дел Максима Литвинова и англичанки Айви Лоу . Её двоюродный брат Павел Литвинов и муж сестры Валерий Чалидзе - известные советские диссиденты.

В то же время развивался её политический клуб, где ведущие политики России встречались с журналистами. На встречах дома у Слоним бывали известные политики Сергей Ястржембский , Борис Немцов , Александр Лившиц , Анатолий Чубайс , Альфред Кох , Михаил Ходорковский , Сергей Дубинин , Татьяна Дьяченко , Гавриил Попов , Андрей Нечаев . Атмосфера этих встреч описана в одной из глав книги Елены Трегубовой «Байки кремлёвского диггера».

В 2015 году решила снова уехать из России, так как уже не надеется, что в стране что-то изменится к лучшему .

Напишите отзыв о статье "Слоним, Мария Ильинична"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Слоним, Мария Ильинична

– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c"est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.

Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.

Продолжает вести образ жизни жены лорда , имея собственного жеребца, шесть собак, из которых три аборигенные афганские борзые, две дворняжки и один уникальный метис по имени Кекс, четырех кошек, павлинов в курятнике, двух попугайчиков-неразлучников, лягушек редких пород в аквариуме и морскую свинку в клетке. По моему, хочу это подчеркнуть, глубоко субъективному ощущению, круг общения Маши Слоним, состоящий из журналистской и политической элиты , раскладывается примерно в таком же соотношении

-- Э миграция была вынужденным шагом из-за вашего диссидентства?

За восемь-девять месяцев я там наверстала то, чего была лишена в России, -- нормальной студенческой жизни. Так что в Англию я ехала без особой радости. Надо было быть поближе к бабушке , она к тому времени была уже старенькая.

-- Вы чувствовали в себе английские корни?

Я считаю, что я прожила две с половиной жизни. Не знаю, сколько мне отведено жизней, но вот две с половиной я прожила. Одна из них была до 28 лет в России, хотя чисто российской она тоже не была, потому что бабушка забрала нас с сестрой в деревню и воспитывала там в традиционно английском пуританском духе . Она, будучи англичанкой, вышла замуж за моего деда -- он тогда был в Англии в эмиграции -- и приехала с ним на родину социализма. Она разговаривала с нами только по-английски, обливала водой -- закаливала, не давала сладкого. Но при этом жизнь была за городом довольно вольная, и всегда рядом было много животных. Может, отсюда моя постоянная тяга жить за городом.

-- Ваша вторая жизнь -- это английский период. Трудно было привыкнуть?

Хотя я научилась работать в «Ардисе », но Би-би-си по сравнению с той работой оказалась просто потогонной фабрикой. Радиостанция работает круглыми сутками, график скользящий: смена дневная, вечерняя, ночная. Надо было учиться быстро переводить, быстро писать, эфир требует выхода секунда в секунду. Особо не поволынишь. С сыном было трудно -- он оставался один. Его отец в то время жил в Америке , сын мотался между двумя странами. Приезжал из Америки с американским акцентом в Англию и с английским в Америку.

-- Какую из стран в итоге он выбрал?

-- Это уже напоминает мексиканский сериал...

Абсолютно. Это была классическая аргентинская танцовщица из мыльных опер -- страстная, ревнивая, вспыльчивая. Потом мы очень полюбили друг друга, и я даже у нее жила в Париже.

-- Лорд, как я понимаю, был не очень типичный?

Он отказался жить жизнью, к которой его обязывало его происхождение . Его родные пытались сформировать его жизнь такой, какой она должна была быть, отдали его в военную академию, но он каким-то хитрым способом после этой академии прослужил в армии недолго, несмотря на то что подписал контракт на двадцать пять лет. Его надоумили написать заявление, что он хочет служить своей королеве в палате лордов , поскольку он по рождению -- член палаты лордов . Из армии его отпустили, но на службу к королеве он так и не пошел, а вместо этого уехал в Париж, откуда и привез жену-аргентинку.

Короче, мы встретились, Робин влюбился и в один прекрасный день появился у меня на пороге с пишущей машинкой и чемоданом. Стал жить с нами в нашей «вороньей слободке » и как-то постепенно, не нарочно, но вытеснил всех, кроме Зиник а. С его появлением в доме изменилась атмосфера. Он развелся со своей аргентинкой, мы поженились. Потом выяснилось, что ни он, ни я не любим жизнь в городе, и мы уехали жить к нему в поместье. А в то время он свой дом большой отдал маме, поэтому нам пришлось поселиться в пустующем егерском доме, совершенно неблагоустроенном, где было холодно и туалет на улице. Потом его дядя вычитал где-то статистику, что в тот момент два процента домов в Англии имели туалет на улице.

-- Словом, жизнь с лордом была лишена роскоши со слугами и лакеями?

Позже нам построили огромный дом, который мы называли сараем, и там уже было много места, чтобы мы могли вволю держать в доме свой зоопарк. Когда я появилась, на соседних фермах упорно ходили слухи, что Робин женился на русской принцессе, я пыталась их разубедить, но безуспешно. Мы прожили двенадцать лет, но отношения стали портиться еще до того, как Робин умер. Как раз в России наступали времена перемен, я все чаще стала уезжать в Москву, а когда муж умер , переехала совсем.

И здесь выстроили тот же загородный образ жизни с многочисленными животными, а работать на Би-би-си продолжали?

Некоторое время -- да, а потом после работы на Би-би-си в Москве я перешла в «Интерньюс » и стала делать программу «Четвертая власть ».

-- Как возникла идея вашего домашнего салона, где журналисты встречаются с политиками?

Пока я в России работала, начиная с 1989 года, образовалась близкая по духу компания журналистов. Мы встречались на съездах, а потом, когда Верховный Совет разогнали, мы образовали такой смешной Клуб любителей съезда и стали собираться в моей тогдашней квартире на улице Немировича-Данченко. Компания образовалась из нового поколения журналистов, которые выросли в 90-е годы. Леша Венедиктов, Сережа Корзун, Лена Тригубова -- всего человек двадцать -- двадцать пять.

Политиков мы к себе приглашали просто для того, чтобы в неформальной обстановке понять, что происходит у них в головах. Выпивали, даже на крышу вылезали. Потом это переродилось в более формальное объединение. Мы подписали хартию -- свод журналистских принципов.

Потом, когда вы видите, что творит тот или иной политик, что преобладает -- экранный, электрический образ или человеческий?

Зависит от ситуации. Реагируешь, конечно, злишься. Когда политик выступает в собственной функции вице-премьера, премьера, лидера партии, ты его начинаешь судить как политика и не думаешь о том, что у него дома дети и даже любимая собака.

-- Многие говорят, что политики не воспринимают юмор в свой адрес

-- Большинство из них -- нет. Они как-то теряют чувство реальности, попадая во власть. Если они относятся к себе очень серьезно , откуда у них возьмется чувство юмора в отношении самих себя?

Марина РОЗАНОВА

В материале использованы фотографии: Юрия ФЕКЛИСТОВА

Foto: Maris Morkans

Внучка первого советского наркома иностранных дел Максима Литвинова Маша предназначалась в жены Бродскому, но вышла замуж за британского лорда. Она помогала Солженицыным, секретничала с Немцовым, общалась с Горбачевым и Ельциным, но считает, что победить на выборах президента России должен был Зюганов. В Ригу леди Маша приезжала на спектакль "Бродский/Барышников", а накануне пообщалась с порталом Delfi.

1 декабря Маша Слоним навсегда покидает Москву и перебирается на родину своей бабушки - в Англию. Возможно там она наконец засядет за написание удивительной биографии своей семьи, для которой любые железные занавесы были не толще папиросной бумаги.

Дедушка Маши Максим Литвинов был идейным революционером - распространял газету "Искра", организовывал поставку оружия большевикам… С 1907 года жил в эмиграции. В Великобритании познакомился с писательницей Айви Лоу, которую позже привез в Советский Союз. Айви всю жизнь сохраняла британский паспорт.

"Бабушка нас (Машу и ее сестру Веру) держала на даче за городом, вдали от "советской пошлости", общалась с ними только по-английски, читала на ночь Джейн Остин и заставляла учить наизусть Джеймса Джойса, - вспоминает Маша. - Мы упрямо отвечали по-русски. Только в 17 лет я осознала, какая была идиотка".

После возвращения в Россию из эмиграции Максим Литвинов стал активным деятелем советской власти, в то числе с с 1930 года возглавлял наркомат иностранных дел СССР. В 1939 году его место передали Молотову, который и подписал пакт о ненападении. В войну Литвинова вернули на службу: "Сталин направил его в США, чтобы он воспользовался своими зарубежными связями и уломал Рузвельта поскорее открыть второй фронт". На тот момент Литвинов уже разочаровался в советской системе и даже рекомендовал американцам вести себя пожестче со Сталиным. Умер Литвинов в 1951 году, когда внучке Маше было 6 лет. После его смерти Айви вернулась в Англию.

Отец Маши - скульптор Илья Слоним, чьи работы выставлены в Третьяковской галерее и Русском музее. Мама - литератор и переводчица Татьяна Литвинова, близкий друг Корнея Чуковского. В доме Слоним собиралась вся советская интеллигенция, многие впоследствии стали диссидентами. Сестра Маши вышла замуж за советского правозащитника, соратника Сахарова Валерия Чалидзе, по инициативе которого в 1970 году был создан Комитет по правам человека в СССР. Уже через два года он эмигрировал с женой в США. Вскоре туда же на "воссоединение семьи" прибыли Маша с сыном Антоном, чей отец Григорий Фрейдин тогда уже жил в Калифорнии.

Из Америки Маша перебралась в Англию - устроилась работать в русскую редакцию BBC. Вышла замуж за лорда Роберта Филлимора, который как раз к моменту знакомства с необычной русской заканчивал чтение "Войны и мира" - брак стал логическим продолжением погружения в загадочную русскую душу. Союз не сложился: после развода лорд увлекся зимбабвийской танцовщицей и покончил с собой.

В конце 80-х Слоним приехала в Россию освещать перестройку. "В Англии меня периодически посещало чувство вины, что я живу вторую интересную жизнь, в то время как мои знакомые и друзья, оставшиеся там, мучаются, - рассказывает Маша. - Помню, в один из моих первых приездов в 1987 году, когда раз Горбачев стал выпускать заключенных, я оказалась за одним столом с Левой Бруни, который только приехал из Парижа, и Феликсом Световым с Зоей Крахмальниковой (публицисты и диссиденты), которые только вернулись из ссылки. Когда Зоя сказала, "мы-то еще ничего, а как вам-то было плохо в эмиграции", мне хотелось плакать".

В Москве у Маши случился роман с молодым и талантливым артистом МХАТа им. Чехова Сергеем Шкаликовым. Она осталась жить с ним, продолжив журналистскую карьеру в России - вела на РЕН-ТВ передачу "Четвертая власть", организовала закрытый клуб, в котором ведущие политики России встречались с журналистами. Дома у Слоним побывали Сергей Ястржембский, Анатолий Чубайс, Альфред Кох, Михаил Ходорковский, Татьяна Дьяченко, Борис Березовский…

"У нас была договоренность, что они могут свободно говорить, а мы это не будем публиковать, нам было важно знать, что происходит за кулисами, - рассказывает Маша. - Тогда, в начале 90-х, казалось, что вырулит на нормальный демократический путь. Пусть не совсем такой, как в Европе или Америке. Но все увяло, когда в 1996 году начались подтасовки с выборами. И теперь уже очевидно, что люди не могут за себя решать. Им нужен строгий папа, который знает, как лучше - может выпороть, а может и конфетку дать".

После трагической гибели Шкаликова Маша вышла замуж еще раз, а через 13 лет снова похоронила мужа. В этом году она приняла решение вернуться в Англию, где завершили свой жизненный путь ее бабушка и мама. Там живет ее сын и три внука, младшего из которых она еще надеется успеть обучить русскому языку. Мало ли, может не так уж все безнадежно.

С Латвией у Маши Слоним - отдельная связь. Долгое время ее семья отдыхала на Рижском взморье. "Когда Юрмала стала слишком перенаселенной, наш друг, известный литературовед Роман Тименчик, посоветовал Апшуциемс, где мы сняли домик у Шнайдере кундзе. В первый год она по-русски с нами ни слова не произнесла. Уже на следующее лето я приехала с самоучителем латышского, а к концу лета могла с ней на равных ругаться по-латышски и дико этим гордилась!"

По просьбе Delfi, Маша Слоним поделилась воспоминаниями о самых ярких мужчинах своей жизни.

Максим Литвинов. Дедушка искренне верил в революцию, но в какой-то момент стало очевидно, что все пошло не так… Как-то мама пыталась расспросить его, что случилось, но он ответил: "Я начал все это лишь потому, что хотел видеть Россию без тюрем…" И горько усмехнулся. Тогда в 30-е годы всех вокруг арестовывали. Дед проскочил каким-то чудом. Многие это связывали с его международным авторитетом.

Позже, когда я уже работала на BBC, мой коллега-англичанин рассказывал, как его родители, аристократы и социалисты, отказались от всех титулов и приехали в конце 20-х в Москву. Когда они встретились с моим дедом, он отвел их в сторону и попросил: вывезите мою дочку Таню (маме тогда было 14 лет) отсюда и воспитайте у себя в семье. Но англичане отказались - ведь это был бы жуткий скандал.

Разумеется, Сталин знал, что дед никогда бы не стал подписывать пакт (Риббентропа-Молотова) - он и в Лиге нации все время говорил о том, что Германия - агрессор. Впрочем, и Гитлер не допустил бы, чтобы такой документ подписывал еврей. В итоге, наркомом иностранных дел стал Молотов - он все и подписал.

То, насколько преданным родине и наивным был мой дед, хорошо описывает одна история. После своего назначения наркомом Молотов позвал дедушку и попросил составить список лучших и надежных кадров наркомата - обещал оставить их при себе. Дедушка так и сделал - надеялся, что если уж его не будет, то иностранными делами России будут заниматься те, кому он доверяет. В итоге, буквально на другой день всех по этому списку арестовали.

Foto: no privātā arhīva.

Бродский . Когда Ахматова приезжала в Москву, нередко бывала у нас - папа лепил ее бюст. Анна Андреевна очень сдружилась с мамой и с удовольствием читала ей свои стихи. Мне, 17-летней девушке, она казалась королевой, чье величие просто не умещалось в нашей тесноватой квартирке. Позже мне Бродский рассказывал, что вернувшись в Питер, Ахматова дала ему совет: вы непременно должны поехать в семью Литвиновых, влюбиться в Машу и жениться на ней - она красавица и умница.

Через какое-то время Иосиф и вправду попал к нам в дом. И папа лепил его бюст. Мои родители очень его полюбили, а он сдружился со мной и Верой, иногда даже останавливался ночевать у нас. Правда, на тот момент у меня уже был сын Антон и иные интересы. Но я всегда старалась приготовить что-то вкусненькое к его приезду, а он всегда сообщал, что уже поел - у него была любимая пельменная на Тверской.

Позже мы встретились уже в Америке, куда я с сыном приехала из СССР в 1974 году. Он покормил меня в ресторане Four Seasons и поинтересовался: что собираешься делать? Я честно сообщила: не знаю. А он: старуха, ты в маразме, поезжай-ка в Энн Арбор. Бродский купил мне билет из Нью-Йорка в Детройт и помог устроиться на работу в издательстве "Ардис", которое принадлежало его друзьям Профферам. Впоследствии он и сам туда частенько приезжал…

Барышников. Мы лично не были знакомы. Зато он общался с моим бывшим первым мужем - Гриша (Фрейдин - профессор Стэнфордского университета - прим. Ред.) показывал ему нашего Антошу на предмет балетной карьеры сына. Дело в том, что за несколько лет до того, во время отдыха в Юрмале к нам с Антоном подошла женщина из школы Большого театра и сказала: вы будете преступницей, если не отдадите мальчика в балет - с такими данными рождаются раз в сто лет… Барышников подтвердил Грише: да, данные есть. Но тут уже взбрыкнул Антон - он твердо заявил: балет - это не для мальчиков. В итоге, сейчас он живет в Англии и работает лесоводом - лечит деревья. И ему это очень нравится.

Исайя Берлин. Когда моя мама жила в Англии, она очень дружила в сэром Исайей. Он водил нас в свой клуб The Athenaeum на Пэлл-Мэлл и кормил обедом. Легкий, остроумный - одно удовольствие было его слушать. А как-то мы гостили у него в Оксфорде - его жена устраивала Русский вечер, на который, кроме нас, была приглашена и Светлана Сталина.

Солженицын. За все время, что я была в доме Солженицыных мне не так уж много удалось с ним пообщаться - он все время работал в своем кабинете. Но я дружила с его женой Наташей. И была первой, кто оповестил иностранных журналистов в Москве об аресте Александра Исаевича - эту новость сообщила мне по телефону его теща Екатерина Фердинандовна. У меня была книжка Information Moscow с номерами всех коррпунктов иностранных агентств - я всех их обзвонила из телефона-автомата.

Когда Солженицына выслали, я участвовала в операции по вывозу его библиотеки. Приходила к ним в дом со спортивной сумкой, набитой памперсами (в то время у них как раз родился Степа), а уходила с книгами, старательно делая вид, что сумка легкая и пустая. Потом я так же тайно разносила эти книги по иностранным журналистам и дипломатам, а они вывозили понемногу. Сейчас просто не верится, что за библиотеку люди могли рисковать жизнью, но тогда это было так. Библиотека в тем времена была частью человека.

Когда в 1984 году я сама покинула СССР, то по пути в Америку навещала Солженицыных в Цюрихе. Мы с Антошей прожили у них три-четыре дня, после чего их нянька, дама из белоэмигрантской войны, долго жаловалась Наташе, что мой сын научил мальчиков Солженицыных ругаться матом.

Горбачев. Наша команда BBC полтора года снимала 6-серийный фильм "Русская революция" - события в России с 1985 года. Очень хотели включить туда интервью с Горбачевым, но у него катастрофически не было на нас времени. Мы уже монтировали фильм в Лондоне, а тут начался путч… Решили доснять еще две серии. Я вернулась в Москву высиживать Горбачева. Когда он приехал с Фороса, то почти сразу согласился говорить. Оказалось, что в Крыму он слушал меня по BBC. Мне он показался очень человечным и очень неглупым. Особенно трогательным он становился, когда говорил про семью.

Ельцин. Его я интервьюировала не раз. По-человечески он мне не был симпатичен, но типаж интересный: размашистый русский мужик, самодур, любитель выпить… Для политики все эти качества немного опасны. В итоге, Россия упустила много возможностей. Все могло бы пойти иначе, если бы он не заснул между 1991 и 1996 годом. Очень топорно администрация Ельцина действовала в истории с расстрелом парламента, да и вообще нельзя было до конституционного кризиса доводить.

Мне уже тогда не нравилось, что российская пресса была сильно вовлечена в процесс (у нас на BBC всегда исповедовали принцип взгляда со стороны), а в 1996 году началось полное безобразие - пресса стала реальной силой, которая диктовала политику. Я говорила об этом Гусинскому, он возмущался: вы ничего не понимаете, мы боремся за свою жизнь! В итоге, на выборах пресса протащила полуживого Ельцина, хотя очевидно побеждал Зюганов.

В победе коммунистов не было бы ничего хорошего, но это было бы по-честному. И этого боялись управлявшие выборами олигархи - для них это была реальная опасность. В итоге, Первый канал попросту "терял" рекламные ролики компартии перед эфиром… Так нельзя. Думаю, именно тогда и началась история с подтасовками, плоды которой Россия пожинает до сих пор. К примеру, поляки тогда позволили победить коммунистам на честных выборах, и мир не перевернулся…

Березовский. Он был нередким гостем на наших журналистских посиделках. Как-то засиделся до полвторого ночи - уж и не знали, как выпроводить. По-моему судьба этого человека достойна шекспировской пьесы. Великолепный шахматист, гроссмейстер - он и историю России разыгрывал, как партию в шахматы. Думаю, его самой большой ошибкой стало то, что он умудрился очароваться Путиным. Решил, что тот станет послушной пешкой в его руках - позволит продолжать рулить и обеспечит безопасность. В итоге, Березовский решился на рокировку Ельцина с Путиным…

Самоубийство Березовского вполне вписывается в картину его странной жизни - он понял, что проиграл свою самую большую партию. Надо признать, что сражался до последнего, все надеялся, что Путин падет, делал ставки на суд с Абрамовичем - не вышло…

Немцов. Мог очаровать любого. В нем была какая-то особая сила и витальность. Единственный, на мой взгляд, честный и чистый политик. Не знаю, мог бы Боря быть президентом, но премьером - наверняка. Однако, Ельцин не любил конкуренции и к 2000-му году вытоптал и выжег вокруг себя политическую площадку, в том числе смахнули и Немцова.

Если честно, до сих пор не могу понять, зачем и кому надо было сейчас убирать Немцова. Может раздражало то, что он молодой и харизматичный, а значит - с потенциалом. Мы же слабо себе представляем, как мыслят там, наверху - там все пронизано паранойей и выдуманными страхами, которые отчасти подтвердились, когда столько людей пришло на похороны Немцова.

Путин. В 2002 году я делала с ним интервью. Тогда он только начал заигрывать с Западом, например, разрешил среднеазиатским республикам предоставить американцам базы. Мы снимали фильм "Отмщение за терроризм", в котором Путин был одним из главных героев.

На тот момент я довольно скептически к нему относилась. Полуторачасовое ожидание (он как всегда опаздывал) симпатии не усилило. Но во время интервью произошла удивительная вещь - он меня буквально околдовал: задаешь ему вопрос и понимаешь, что этот человек абсолютно на одной волне с тобой - он знает, что ты хочешь спросить и что хочешь услышать в ответ. Полное ощущение, что мы - единомышленники, мы заодно…

Это впечатление развеялось лишь часа через два после интервью. Позже мне рассказали, что это распространенный прием в органах безопасности - нейролингвистическое программирование. И я убедилась на личном опыте, что это работает. Думаю, таким образом он ввел в заблуждение и Березовского, который убедил Ельцина в том, что Путин - наш человек, который не продаст и не предаст…

Заметили ошибку?
Выделите текст и нажмите Ctrl + Enter!

Категорически запрещено использовать материалы, опубликованные на DELFI, на других интернет-порталах и в средствах массовой информации, а также распространять, переводить, копировать, репродуцировать или использовать материалы DELFI иным способом без письменного разрешения. Если разрешение получено, нужно указать DELFI в качестве источника опубликованного материала.

К счастью, даже в момент моего "глубокого погружения во власть", совсем неподалеку от Кремля для меня всегда оставался магнит попритягательнее. На Тверской, 4, в квартире моей ближайшей подруги Марии Слоним, собиралась Московская хартия журналистов. В советское время Маше, внучке первого сталинского наркома иностранных дел Литвинова, а по совместительству - злостной диссидентке, пришлось эмигрировать в Англию, где она стала самым знаменитым голосом русской службы Би-Би-Си. А сразу же после перестройки, как только стало возможным получить въездную визу в Россию, "англичанка" Слоним, ставшая к тому моменту уже леди Филлимор, моментально собрала вокруг себя в съёмной московской квартире всех самых ярких молодых российских журналистов. Получить приглашение в эту нашу журналистскую "масонскую ложу" считали для себя престижным все ведущие российские политики.

Пожалуй, только Черномырдин во время своего премьерства к нам прийти отказался: охрана объяснила, что премьеру, по нормам безопасности, нужны два лифта в подъезде - а у нас там был только один.

"Хартия" родилась из легендарного "Клуба любителей съезда", существовавшего ещё в кулуарах Верховного Совета. Несмотря на провокативное название, съезд в этом Клубе не любил никто. Точнее было бы назвать его "Клуб любителей выпить". Причем - именно в кулуарах съезда.

Я, еще будучи "салагой" лет девятнадцати от роду, не способной взять в рот ни грамма алкоголя (как, впрочем, увы, и сейчас), с благоговением наблюдала в буфете Большого Кремлевского дворца, как мои "старшие товарищи" - Володя Корсунский с "Немецкой волны", Алик Бачан с "Голоса Америки", Лева Бруни с "Радио Франс" и примкнувшая к ним фракция газеты "Сегодня" - с особым цинизмом, прямо под звуки трансляции из зала заседаний, "принимали поправки". Сначала принималось по рюмке "за основу", через пару минут - уже "в первом чтении". А когда все поправки были уже единогласно приняты, им приходилось удаляться домой к Слоним - "на парламентские чтения".

Никогда не забуду, как я в первый раз попросилась к Маше на "выездное заседание съезда". Мне-то ведь в тот момент казалось, что взрослые, крутые политические журналисты там, у нее дома, только и делают, что дискутируют о ситуации в стране.

Слоним быстро развеяла мои юношеские иллюзии.

А-а! Да ты еще и не пьешь ничего?! Прекрасно! Приходи! Будет кому потом блевоту за пьяными убирать, - цинично проверила она меня на прочность.

Ничего-о-о! Будет молодёжной фракцией! Комсомол! - подбодрил меня Алексей Венедиктов, который, как настоящий педагог, во время съездов то и дело подходил и, будто своей ученице, ласково вздёргивал пальцем нос - для поддержания боевого духа.

Блевоты у Слоним дома по счастливой случайности не оказалось. Зато в изобилии были разбросаны экскременты.

Мария Ильинична, там у вас в комнате на полу кто-то накакал, - уважительным тактичным шепотом сообщала я Маше на ухо.

Остается надеяться, что не гости, - хладнокровно комментировала Слоним.

Кроме гостей, нагадить на пол, конечно же, было много кому: в доме у Слоним всегда находились штуки две-три приблудных собаки (сейчас, с переездом Маши за город, амплитуда колебания собачьего поголовья возросла до пяти-семи штук и оказалась щедро разбавлена конём Пушкиным, павлином Кузей и его полигамной многодетной семьёй, а также безвестными, но красивыми крылатыми и водоплавающими гадами, породу которых я назвать затрудняюсь).

Среди обитателей же первого, московского Машкиного "ковчега" был и легендарный Палыч - дворовый пес, названный так в честь Антона Палыча Чехова - потому что его, умирающего от чумки, провез контрабандой в поезде с гастролей из Ялты и вылечил Машин муж, актер МХАТа Сергей Шкаликов, Шкала.

Но на Палыча в тот раз грешили зря. Потому что когда я полезла в морозильник, чтобы достать лед, то обнаружила там, внутри, подо льдом, все ту же самую замороженную какашку, что раньше валялась на полу. Оказалось, что это все Шкала. Нет, Серега не накакал, конечно, - но зато купил искусственные экскременты и подсовывал их нам везде... Зато как Шкала переводил нас через Майдан на своей гитаре!

Вот в такую, сумасшедшую, квартиру в старинном доме на Немировича-Данченко, как ни странно, и стремились попасть все ведущие политики страны. Дом был замечателен ещё и тем, что из кухонного окна по пожарной лестнице можно было вылезти на крышу, а оттуда, сверху, как на ладони было видно Москву. Именно по этой лестнице вместе со мной и парой коллег, которые были еще в состоянии держаться за поручни, на крышу в начале 90-х годов лазал известный экономист Андрей Нечаев (развлекавший меня по пути своим фирменным, фамильным эквилибристским фокусом с нереальным выгибом большого пальца руки), и тогдашний градоначальник - тихий Гавриил Попов (вконец запуганный фамильярным обращением моих сугубо трезвых коллег "дорогой Гаврила!"), и прочие активные действующие лица постреволюционной России первого созыва.

Туда же, к Маше, поднимался выпить водки с журналистами (и по-отцовски посочувствовать мне - непьющей) замечательный актер и потрясающий человек Всеволод Абдулов, живший этажом ниже. Время от времени заваливались и коллеги Шкалы по МХАТу - обаятельный дебошир Ефремов-младший и талантливая актриса Евгения Добровольская.

Каждый раз, прилетая из Нью-Йорка, в гости к Маше Слоним спешил зайти и наш общий "американский дядюшка" -Алик Гольдфарб, всегда приносивший, как волхв, один и тот же набор даров: роскошное (как меня уверяло пьющее большинство) французское вино и, наоборот, самые дешёвые советские рыбные консервы на закуску. Потомственный авантюрист Гольдфарб, который во времена СССР даже родного папу умудрился выгодно выменять на советского шпиона, теперь водил дружбу то с Соросом, то с Березовским, но всегда оставался "нашим", готовым в любой момент показать всем своим приятелям-олигархам кукиш в кармане, ради того чтобы затеять какой-нибудь очередной сумасшедший проект в поддержку друзей-журналистов в России.

И именно оттуда, с Машкиной "колокольни" на улице Немировича-Данченко, где открывался прекрасный вид на старый центр Москвы, я впервые свысока и взглянула на Кремль.

Некоторые политики - например Егор Гайдар, в бытность премьером, и Шахрай, в бытность вице-премьером, - просили устроить "выездную сессию" у них в кабинете - потому что охрану их сразу хватал кондратий, как только она видели, в какую фата-моргану зовут их босса. Тогда мы приходили к ним сами. А Слоним даже и туда, в кабинеты "высоких начальников", умудрялась пронести с собой частичку своей фиганутой квартиры.

Однажды она вдруг начала громыхать по чиновничьему столу каким-то пакетом:

Ой, извините, это у меня там кости гремят...

У высокопоставленного чиновника вытянулась морда.

Ну в смысле - собачьи кости... Ну не собачьи, конечно, - понимаете, а говяжьи - мне собак кормить надо... - начала оправдываться Слоним.

Стук Машкиных костей так до сих пор и остается для меня самым лучшим камертоном в общении с государственными чиновниками любого ранга.

Вскоре, с приходом новой политической эпохи, состав наших гостей резко сменился. По символическому совпадению, переехала в новую квартиру, поближе к Кремлю, и Маша: теперь мы уже звали Татьяну Дьяченко, Бориса Немцова, Альфреда Коха, Михаила Ходорковского, Александра Волошина - в дом на Охотном ряду, дверь в дверь с нынешней Госдумой.

Работать в этой "засвеченной" явочной квартире было уже просто невозможно. Как-то раз, когда к нам в гости заявился Немцов (служивший в тот момент в ельцинском правительстве), я, воспользовавшись тем, что вся компания еще только рассаживалась и разогревалась аперитивом, быстренько додиктовывала в редакцию репортаж о перестановках в Кремле по городскому телефону. И вдруг, безо всякого щелчка, в мой телефонный разговор гладко вклинился нежный женский голос:

Здравствуйте, извините, пожалуйста, что я вас перебиваю, но не могли бы вы позвать к телефону Бориса Ефимовича?

От такого свинства я просто опешила. Ну, думаю, Немцов совсем уже обнаглел! Мало того что он каким-то девушкам наши телефоны раздает, - так они еще и в телефонные разговоры каким-то хитрым фокусом встревают!

Нет, не могла бы позвать! - злобно отрезала я. - У меня срочный репортаж, будьте так любезны перезвонить позже.

Ой, ради Бога, простите, не сердитесь! - сбивающимся смущенным голоском начала оправдываться девушка. - Дело в том, что с ним срочно хочет поговорить Борис Николаевич, - это из приемной президента вас беспокоят...

Как-то раз позвали Березовского. В честь диковинного гостя хозяйка дома даже наготовила котлеток: "Ну он-то наверняка есть не будет, побрезгует... Ну ничего - нам больше достанется..." Этот прогноз не оправдался. Как не оправдался и прогноз других моих коллег, что "Березовский посидит полчаса - и убежит".

И котлетки почти все съел. И часа четыре с половиной в гостях просидел, уморив разговорами даже самых стойких репортеров. Я в тот день дежурила в газете и приехала позже всех, часа через два после начала встречи. Подхожу к дому, уже даже и не надеясь, конечно, застать Березовского. И тут навстречу мне из подъезда выскакивает совершенно осоловевший Пархом (Сергей Пархоменко - тогдашний главный редактор журнала "Итоги", по сути, уничтоженного потом в ходе путинского раскулачивания Гусинского) и на все мои расспросы только в ужасе машет руками:

Не-е-е! Никуда он оттуда уже не уйдёт!!! Мы все помрём, а он все говорить и говорить будет...

Меня же в Березовском больше всего поразили его длинные, тонкие, музыкальные, невероятно чувственные и нервные пальцы, которыми он эти самые Машкины котлетки тягал из мисочки. Эти аристократичные пальцы категорически не вязались со всем публичным образом этого человека.

Но вот уж кто действительно мог уморить нас беседами, так это Явлинский. Этого политика долго упрашивать прийти в гости не приходилось. Но как только его впускали в дом, он затягивал свое обычное, мерное, нарциссическое соло. И уже примерно на десятой минуте давно знакомой всем арии "Явлинский о Явлинском с любовью" мы тихо начинали засыпать, не похрапывая только из приличия. Из всех его рассказов мне запомнился только один-единственный (видимо, как раз потому, что там не было ни слова о нём, любимом)...

Как-то раз правозащитник Сергей Адамович Ковалёв пошел к Ельцину заступаться за арестованных в Белоруссии диссидентов, которые устроили демонстрацию против Лукашенко.

Борис Николаевич, позвоните, пожалуйста, Лукашенко и попросите, чтобы он хотя бы изменил студентам меру пресечения... - попросил правозащитник (имея в виду, чтобы он хотя бы до суда выпустил их из тюрьмы под подписку о невыезде).

Ельцин, который всегда относился к Адамычу с уважением, тут же снял трубку и потребовал соединить с Лукашенко:

Александр Григорьевич, вот тут у меня Ковалёв сидит, уважаемый человек... Знаете, нужно бы изменить меру пресечения вашим арестованным демонстрантам!

И тут, как догадался Ковалёв, Лукашенко на том конце трубки возмущённо переспрашивает: "Как это так, "изменить меру пресечения"?!"

И Ельцин ему начинает объяснять. Но - в меру своего понимания:

Ну как-как! Изменить, и всё! Например: у кого пять лет - тому два года дать, у кого два года - тому "условно"...

По словам Явлинского, услышав это, бедный бывший зэк Ковалёв чуть в обморок не упал.

К этому времени неофициальный "Клуб" уже институализировался в серьёзную, влиятельную, единственную в стране действительно независимую ассоциацию журналистов: "Московскую Хартию журналистов". Каждый из нас добровольно подписался под правилами, которые он обязался выполнять в профессии. Хартия гласила, в частности, что журналист "не принимает платы за свой труд от источников информации, лиц и организаций, заинтересованных в обнародовании либо сокрытии его сообщения".

Кроме того, каждый из нас поставил свою подпись под тем, что журналист "отстаивает права своих коллег, соблюдает законы честной конкуренции, добивается максимальной государственной открытости государственных структур". А также "избегает ситуаций, когда он мог бы нанести ущерб личным или профессиональным интересам своего коллеги, соглашаясь выполнять его обязанности на условиях, заведомо менее благоприятных в социальном, материальном или моральном плане".

Именно эти пункты нашей журналистской "Декларации прав человека" очень скоро стали так болезненно актуальны для многих из нас. Ровно с такой гордой и свободолюбивой цеховой "конституцией" мы, ведущие политические журналисты страны, и встретили внезапно обрушенные на нас олигархами информационные войны, а потом - путинский разгром негосударственных СМИ. И в какой мере каждый из нас сдержал это добровольное обещание, скрепленное подписью, - судить теперь только нам самим.

Ей посвящал стихи Бродский, а с Буковским она ездила за водкой

Она родилась в знаменитом Доме на набережной в семье сталинского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Любимую внучку Машу за необычный цвет глаз он называл Фиалкой. Если она когда-нибудь соберется писать мемуары, это будут истории с географией. И не только. Журналистка Маша Слоним говорит, что ей очень повезло, потому что она прожила несколько жизней.

- Маша, каковы детские воспоминания наркомовской внучки?

Жили скромно, даже мебель была с бирочками НКИД - Народный комиссариат иностранных дел. Помню продуктовые заказы, которые мы получали в столовой во дворе. Помню дым, который шел из мусоропровода, потому что жгли документы. Дедушка жег. Бумажные деньги. А еще у него был шелковый кисет, в котором хранились монеты разных стран. Я их подворовывала и раздавала во дворе, что в то время было довольно опрометчиво. И однажды дедушка встретил меня в нашем длинном коридоре, по которому мы катались на велосипедах, и сказал: “Машенька, мне надо с тобой серьезно поговорить! “У меня все внутри упало, потому что я понимала, что речь пойдет о моих “валютных операциях”. Но дедушке было некогда, и он, вероятно, забыл, но мое ощущение дамоклова меча над головой осталось на всю жизнь. Еще у него были опасные бритвы, острейшие, которые я тоже подворовывала и раздавала во дворе.

Максима Литвинова сняли с поста наркома, когда СССР взял курс на сближение с фашистской Германией, а в 41-м Сталин направил его в Вашингтон. Странные виражи.

Известно, что Гитлер не хотел, чтобы Литвинов, как еврей, да к тому же человек, который еще в Лиге наций предупреждал об опасности прихода Гитлера к власти, подписывал советско-германский пакт. А с другой стороны, я уверена, что дедушка сам подал бы в отставку, рискуя чем угодно, лишь бы не участвовать в подписании этого постыдного пакта.

Сталин вернул его на службу в самое тяжелое для страны время, потому что знал, что Литвинову симпатизирует Рузвельт, да и вообще он был популярен на Западе. И дедушка сумел его убедить открыть второй фронт, добиться распространения на Советский Союз ленд-лиза. После войны, когда он вернулся из Вашингтона, Сталин предлагал ему пост министра культуры, но дедушка отказался. В последние годы жизни он был занят тем, что составлял словарь синонимов русского языка. Ему это было интересно.

- Скажите, а ваш дедушка умер своей смертью? Есть версии, что его убили.

Он умер от инфаркта в своей постели. Известно, что на него готовилось покушение, он должен был погибнуть в автомобильной катастрофе. Мама рассказывала, что дедушка спал с револьвером под подушкой, потому что ждал ареста. Уже посадили его коллег. Против него заводилось дело. На похороны пришла только семья и его водитель. До сих пор помню его фамилию - Морозов.

Дедушка был идеалист по натуре. Он хотел думать о людях лучше, чем они есть. Когда Молотов сказал ему: “Максим Максимович, составьте список верных людей в МИДе, на которых можно положиться”, - дедушка, думая о сохранении преемственности, составил такой список. Все эти люди были арестованы.

- Ваша бабушка, Айви Лоу, была англичанкой по рождению. Читала, что ей удалось сохранить британский паспорт.

Бабушка вышла замуж за дедушку и, естественно, стала гражданкой СССР. Она приехала сюда после революции и прожила здесь всю жизнь. Впервые она смогла выехать в Англию в шестидесятые. Хрущев ее отпустил после трогательного письма, в котором бабушка просила разрешения повидаться с сестрами. Она съездила на год, но, поскольку мы все здесь оставались заложниками, вернулась. А в 72-м году бабушка написала трогательное письмо Брежневу, смысл которого сводился к фразе: “Отпустите умирать на родину!”. И ее выпустили.

- Счастье, что ее не посадили в годы репрессий!

Это на самом деле удивительно, потому что бабушка была очень неполиткорректна. Она казалась мне очарованным странником в России, таким английским эксцентриком. В молодости писала романы, два были напечатаны в Англии, в шестидесятые печатала рассказы в “Нью-Йоркере”. В самые трудные, опасные годы инстинкт ей подсказал уехать из Москвы. В 36–37-м она уехала в Свердловск, где устроилась преподавать английский в институте. Скорей всего это ее спасло от ареста. О своих опасениях бабушка написала друзьям в США и попыталась передать письмо через знакомого американского инженера. Но это письмо попало к Сталину. Он показал копию моему деду и спросил: “Что будем делать?”. Дед сказал: “Разорвем!“

- Бабушка воспитывала вас в английском духе?

Абсолютно. Мы снимали дом в Салтыковке под Москвой, тогда это была деревня. Мне кажется, бабушка хотела нас уберечь от советской пошлости. В Москву мы ездили раз в неделю помыться в ванне. Мы обтирались холодной водой, ели овсянку без молока, конфеты не разрешались. Как-то бабушка прочитала в “Ридерс дайджест”, что самый лучший утеплитель - это газета. Она связала нам с сестрой шерстяные кофты, и мы ходили в школу, шурша газетами. Я это ненавидела. Еще у нас были белые трусики на пуговичках, потому что бабушка считала, что резинка сдерживает кровообращение. Все девочки в классе носили байковые трусики голубого или розового цвета, а нам с сестрой и показать было нечего!

- На каком языке вы говорили с бабушкой: русском или английском?

Она довольно забавно изъяснялась на русском. Читала нам вслух Диккенса, Джейн Остен в подлиннике. В автобусе она с нами громко говорила по-английски, а мы стеснялись, даже делали вид, что не знакомы, или отвечали по-русски. Время было такое: пятидесятые годы…

Маша, ваш папа - известный скульптор Илья Слоним. Известны его скульптурные портреты Дмитрия Шостаковича, Сергея Образцова, Анны Ахматовой.

Бюст Пушкина папиной работы хранится в Русском музее. Портрет Бродского там же. Я обязана своим появлением на свет патриотизму моей мамы, потому что само собой разумелось, что она едет с родителями в Вашингтон, куда дедушку в 41-м направили послом. Мама заявила: “Я не могу уехать, когда моя страна воюет”. И дедушка сказал: “Тогда выходи замуж за Слонима”. Так она вышла замуж за моего папу.

- А вы были знакомы с Анной Андреевной?

Конечно. Она позировала папе в мастерской на Масловке, а к нам домой приходила в гости, всегда царственна и величава. У меня с ее приходами были связаны неприятности. У нас была собака - такса по кличке Месье Трике. Это был страшный шантажист, он чувствовал, когда что-то важное происходит в доме, и начинал лаять низким грубым голосом. Чтобы его утихомирить, приходилось задабривать сахаром. Анна Андреевна сидела за столом и читала только написанные “Полночные стихи”, а Тришка в это время сидел на диване столбиком, и я из сахарницы закладывала ему в пасть рафинад, и не дай бог было промедлить: пес открывал рот с выражением “сейчас залаю!”.

- Иосиф Бродский тоже бывал в вашем доме?

Родители, а потом и я с ним очень дружили. Он как-то рассказал, что приехала Анна Андреевна из Москвы и дала ему совет: “Познакомься с Литвиновыми и женись на старшей дочке Маше!“ Но не сошлось.

- А поэт посвящал вам стихи?

Он был очень коварный человек и посвящал мне грубые стихи. У нас в квартире был жуткий бардак, и Иосиф однажды оставил мне записочку: “ту мач оф срач”. Потом мы встретились с ним в Нью-Йорке, когда мы с сыном только приехали и я не знала, как буду жить.

- А как вы оказались в Нью-Йорке?

В 68-м мой двоюродный брат Павел Литвинов участвовал в демонстрации на Красной площади против вторжения в Чехословакию. Я тоже занималась диссидентскими делами, передавала иностранцам “Хронику текущих событий”. Когда моих друзей стали арестовывать, мама, боясь за меня, настояла, чтобы я уехала. Мой бывший муж уже был в Америке. Сестра тоже эмигрировала, когда ее мужа Валерия Чалидзе, правозащитника, сподвижника Сахарова, лишили гражданства. Я уехала с сыном Антоном в конце 74-го года формально по мотиву воссоединения семьи.

- Что у вас было с собой?

В то время можно было менять 90 рублей на человека. Из вещей я взяла целый чемодан подарков: ложки, матрешки и льняные простыни. Малой скоростью отправила свою библиотеку - пропало все. Вначале я заехала к Солженицыным в Цюрих, а потом в Лондон. Бабушка хотела, чтобы я осталась в Англии. По ее совету я подала документы на Би-би-си и отправилась в Америку. Там мы встретились с Бродским, и я призналась, что не знаю, чем мне заняться. Он сказал: “Старуха, ты в маразме! “Купил нам с Антоном билет в Детройт и отправил в русскоязычное издательство “Ардис”. Там я начала вкалывать. Мы жили в университетском городке Анн-Арбор. Это был интересный период. Время от времени Иосиф приезжал и навещал нас. Америка - удобная страна для эмигрантов, она быстро дает чувство дома, но это засасывает. Поэтому я даже обрадовалась, когда пришло приглашение на Би-би-си.

Помните, у Высоцкого? “А потом про этот случай раструбят по Би-би-си. Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни. И не испортят нам обедни злые происки врагов!“

Русская служба BBC оказалась отличной школой журналистики, я проработала 15 лет. Меня даже ценили за отсутствие советского опыта: в Москве я нигде не служила. Грустно было, когда начинали нас глушить. Ощущение такое, будто вещаешь как в вату.

- А где вы жили в Лондоне?

Снимала домик в тупичке с садом, пока его не выставили на продажу. В то время я получала всего 4,5 тысячи фунтов в год, и дом за 35 тысяч был мне не по карману. Приехал мой приятель, американский журналист, и предложил: “Давай я куплю тебе, а ты отдашь деньги, когда станешь богатой и знаменитой”. Но у советских собственная гордость, и я отказалась. Нашла квартиру, которая напомнила советскую коммуналку: длинный коридор, 6 комнат, одолжила у Солженицыных денег, взяла ипотеку и купила.

- Весело жили?

Постоянно кто-то гостил. Буковский жил, Зиновий Зиник. Андрей Амальрик останавливался, Люда Алексеева. Виктор Некрасов часто приезжал. Как-то закончилась выпивка, а там с этим строго: в 11 вечера прекращалась продажа алкоголя. Буковский по московской привычке говорит: “Давай на такси съездим!“ Спорить было бесполезно. Поймали такси, и я, стесняясь, спросила: “Вы не знаете магазин, где продаются сигареты?“ Таксист привез нас в район, который населен выходцами из Вест-Индии, там был круглосуточный магазинчик, где продавалась выпивка из-под прилавка. Мы потом часто туда наведывались.

- Маша, а как вы познакомились с вашим лордом?

Зиник все сделал. Он выпивал с лордом в пабе неподалеку. Робин в этот момент читал “Войну и мир” на английском. Зиник привел его к нам, и Робин, еще пребывая в русском мире, сразу в меня влюбился. Я представлялась ему русской принцессой. Однажды сижу в клубе, раздается звонок - Робин. Говорит: “Я тут у тебя в квартире с чемоданчиком. Я переехал”. Он расстался со своей женой - аргентинской танцовщицей.

Мы переехали в его поместье под Лондоном. Его мама жила в большом доме, так что мы обосновались в старом домике егеря. Отмыли. В поместье был огромный амбар XVIII века, и нам его перестроили в роскошный дом.

Время от времени приезжали гости. Играли в крикет, устраивались приемы. Мы с Робином все это не очень любили. Надо было соответственно одеваться. Когда мы поженились, я имела право носить все семейные драгоценности, которые хранились в банковском сейфе. Вы не поверите, но я даже не пошла их посмотреть: мне было это неинтересно.

	Нарком Литвинов с внучками Машей и Верой.

- А чем занимался Робин?

Он писал, немного печатался. Но у него была проблема, которая выявилась, когда я уже стала с ним жить. Время от времени он впадал в безумие и думал, что он Иисус Христос. Робин был прекрасным человеком в периоды ремиссии и очень опасным во время болезни. Однажды в таком состоянии он сел за руль, и я бросилась на капот машины, чтобы его остановить. За одиннадцать лет всякое бывало. Я научилась с этим жить. Когда Робина не стало, вернулась в Россию.

- А почему вы не остались в Англии?

Началась перестройка, и я поняла, что интересней здесь, чем там, и мне как раз предложили работать над телепроектом - снимать фильм “Вторая русская революция”.

- Вы живете на две страны и можете сравнивать. В Англии возможна такая коррупция, как у нас?

Нет, такое невозможно. Там недавно был скандал: члена парламента поймали на том, что он жульничал с оплатой дома: на 20 тысяч фунтов стерлингов обманул налогоплательщиков. И закончил свою карьеру. Человек слаб всюду. Но там есть механизмы, препятствующие превращению коррупции в эпидемию: это независимая пресса и независимая судебная система. И, конечно, выборы. Если ты член парламента, сразу отказываешься от своего бизнеса. Или, если твоя семья связана с каким-то бизнесом, а в парламенте обсуждается вопрос, который каким-то образом его касается, ты должен заявить, что не будешь участвовать в заседании.

На вашей квартире проводились встречи Московской хартии журналистов. Злые языки говорят, что политики прибегали по первому свистку, как афганские борзые.

Ничего подобного! Мы думали, кого нам интересно пригласить. Это было закрытое сообщество журналистов: Венедиктов, Корзун, Бунтман, Пархоменко, Миша Соколов, Елена Трегубова, Володя Корсунский, Таня Малкина, Наташа Геворкян. Леня Парфенов был в хартии, но почему-то не приходил. Мы доверяли друг другу, и у нас был принцип неразглашения. Политики знали, что мы не опубликуем того, о чем говорилось в узком кругу. Все было очень просто. Каждый приносил колбасу, бутылку. Как-то пришел Дубинин - глава Центробанка, и засиделся до двух часов ночи. Березовский очень долго отвечал на наши вопросы, рассказывал, пил водку.

- А были случаи отказа со стороны политиков?

Черномырдинская охрана решила, что это небезопасно, хотя Виктор Степанович готов был прийти. В ФСО наизусть знали мою квартиру. Приходили пораньше, помогали пропылесосить пол.