В пятницу 17 октября 2014 года в Кронштадте похоронят 18-летнего пулеметчика ополчения Луганской народной республики Женю Пушкарева. Он погиб 10 октября в поселке Никишино на Украине. Родные мальчика хотят, чтобы российские родители знали об этом, и надеются, что максимально подробная информация о гибели Жени спасет других детей, желающих повоевать за Новороссию.
О последнем бое с участием Жени «Телеграфу» рассказали его непосредственные участники.
Жене Пушкареву из Кронштадта 1 августа 2014 года исполнилось 18 лет. На страничке Жени в социальной сети «Вконтакте» практически нет обычных фотографий. Везде он позирует в военной форме с оружием или играет в военные игры. Война перестала быть игрой 5 сентября 2014 года, когда мать, придя вечером домой, нашла записку «мама, я уехал в Ростов к другу».
Потом он объявился и рассказал родным по телефону, что воюет на Украине. «Мама, я вернусь через два месяца», - говорил ей Женя. Вернулся раньше, в гробу, а родители привезли пулю, по их словам, извлечённую из тела сына. Она, по данным его боевых товарищей, попала в область плеча, прошла через все туловище и застряла в ягодице.
Родные говорят, что мальчик грезил армией с шестого класса и сбежал на войну, чтобы «набраться боевого опыта и потом попасть в хорошее подразделение». «Вконтакте» он состоял в группах «Донецкая республика русское лето» и «Военкомат НОД Павел Губарев». Родители Жени хотят, чтобы российские родители проверили странички в соцсетях своих детей и знали, в каких группах они состоят, ведут ли переписку с вербовщиками, готовыми брать на войну даже детей.
Родные Жени не хотят, чтобы на Юго-Востоке Украины гибли одурманенные СМИ и пропагандой в соцсетях дети.
«По рассказам ребят, он доехал до границы и российские пограничники его не пропустили туда в связи с возрастом и развернули домой, но он прошел «по-чёрному». Должны же быть какие-то нормы морали у людей. Здесь, по сути, ребенок, но он доброволец, это максимализм юношеский и не более того, как мне кажется.
Хочется огласки, может быть, это спасёт чью-то жизнь, что бы родители были внимательнее. Мы пообщались с ребятами, и они сказали, что очень многие туда едут. И это всё скрывается, просто мы этого не знаем и не видим. Если можно спасти чью-то жизнь, то нужно об этом говорить», - считает тётя погибшего мальчика.
Корреспонденты «Телеграфа» поговорили с ополченцами, свидетелями последнего боя Жени Пушкарева. Бойцы с позывными «Тихий» (воюет в ЛНР с 23 сентября 2014 года) и «Мангуст» (воюет с 6 сентября) вместе с родственниками доставили Женю в Кронштадт и согласились рассказать о том, как погиб 18-летний пулеметчик. Они рассказали, что 75% ополченцев - это россияне и только 25% местные, так как донецкие мужчины под разными предлогами уклоняются от участия в боевых действиях.
Тихий:
23 сентября я поехал на свой первый боевой выход. Это был посёлок Круглик Краснолучинского района. Там мы занимали оборону в частном секторе, и там я познакомился с Женей. Мы начали общение, там я пробыл восемь дней, после чего мы вернулись в расположение в Красный Луч Луганской области. На базе мы провели пять дней - отдохнули, помылись, сходили в увольнение. Наш командир уехал в Москву договариваться о гуманитарной помощи для нашего отряда.
После этого мы вышли на второй боевой выход в село Никишино.
Мангуст:
В Красный Луч прибывают все те, кто хочет принимать участие в освободительном движении народного ополчения. Все прибывают туда по-разному. Кто-то через какие-то организации. Все они, по сути, являются добровольцами. Кто-то с опытом, кто-то без опыта, кто-то местные. После того, как там все собираются и проходят краткий инструктаж, который ничего профессионального из себя не представляет, едут дальше по назначению.
Тихий:
Восьмого октября вечером нас построили и попросили выйти из строя 10 добровольцев, чтобы отправить на боевые позиции в посёлок Никишино для усиления. Там держали оборону ребята из ДНР. Вернее они вели бои за этот посёлок - то отобьют улицу, то потеряют.
Мангуст:
Позиции удерживались совместно с казаками и ДНР. Получилось так, что все 10 добровольцев восьмого числа вечером отправились туда. По приезду мы там расположились. Слышались взрывы, падали мины. Через 5 минут после того, как мы туда пришли, недалеко упало несколько мин, и я спрятался в траншею.
Мы расположились в одном из брошенных домов. Поели - попили, ночь отдежурили по очереди и утром нас отправили на зачистку окраины Никишино. Мы вышли на зачистку мелкими группами по 3-4 человека. Прошлись по улице, зашли в дома, аккуратно всё посмотрели и через какое-то время расположились в нескольких домах. Два человека из нашей группы обозначили дома, где мы должны были расположиться.
Инструкция была такая: сидеть в доме и никуда не выходить, быть секретом. Мы находились на углу улицы. Тихий, Женя и Волк находились через улицу. Он был виден нам. И еще через пару домов находились другие люди. Пока мы там находились, была слышна стрельба, где-то работал снайпер, рвались одиночные мины. В самом посёлке жителей не было, только на окраине жили две бабушки. В остальных домах было пусто. Коровы и другой домашний скот был оставлен людьми. Практически как в фильме ужасов.
Уже 10 октября в районе 6 часов вечера, после того как люди в нашем доме поели, в доме Тихого, Волка и Пушкаря (Жени), тоже готовились к ужину.
В это время солнце заходило в нашу сторону и украинцы, которые судя по всему, наблюдали за нами, где мы находились и что делали. Они поняли, что мы в расслабленном состоянии, им было понятно, что мы бойцы неопытные и ведем себя легкомысленно, поэтому они выбрали момент, когда солнце светило в нашу сторону и начали обстрел.
Сначала нас обстреливали из миномётов, возле дома. Затем присоединились автоматчики. В результате стреляли не меньше 30-40 человек. Стреляли с разных точек, было понятно, что нас пытаются взять в кольцо. Видно их не было.
Тихий:
Когда начался обстрел, из лесополосы за нами ребята из ДНР, у которых были АГСы (ред. Автоматический гранатомёт станковый, стреляет очередями небольшими гранатами) и миномёты, начали работать по ним. Затем вблизи нашей улицы ложились ВОГи (граната от АГС).
Женя заметил через смотровую щель в заборе, у нас там была небольшая точка для наблюдения, приближающуюся группу людей, пехоту. Ну и крикнул нам «парни контакт, нас пытаются окружить, отходим». Мы приняли решение отойти через улицу на соседнюю точку. Там буквально метров 10-15 было, чтобы там совместно занять оборону.
Отходили организованно, я вышел первым, за мной вышел Волк, Женя уходил последним и прикрывал наш отход. Он был пулемётчиком, у него было РПК 74, он отстреливался. После чего я залетел во двор к ним на позицию, следом зашел Волк, мы оглянулись и увидели, что Женя не успел за нами зайти.
Немного выглянув, мы увидели, что он буквально не добежал до калитки метра два с половиной и лежал на животе лицом вниз. В это время шел беспорядочный огонь, свистели пули в сторону наших позиций. То есть они уже подошли на эту улицу. Недалеко от нашего дома есть пустой участок, развалины, и они уже дошли до этих развалин и у них уже был открыт сектор обстрела, работать в область дороги. Со стороны перекрёстка был разваленный дом, и они оттуда тоже работали. От нашего двора они полностью простреливали дорогу, отходящую в сторону посёлка.
Мы выбежали с ребятами на дорогу. Взяли Женю за «разгрузку» и махом затащили его туда, ближе к забору.
Мангуст:
Дальше Тихий крикнул, что «у нас раненный». Я в это время находился внутри дворика с нашей группой людей, нас было шесть человек. Тихий крикнул и попросил помочь и затащить Евгения в укрытие, потому, что обстрел шёл шквальный, и все пытались спрятаться за что-нибудь плотное. Я подошел и помог затащить Евгения в здание.
Тихий:
Мы затащили его в предбанник, чтобы максимально защитить от пуль.
Мангуст:
Мы начали отстреливаться, стреляли в разные стороны, не видя противника, я несколько раз выстрелил в воздух.
Тихий:
Наш пулеметчик открыл огонь слева из-за железных ворот, чтобы немного приглушить огонь с той стороны.
Мангуст:
Когда огонь стал стихать, и у нас появилась возможность выдвинуться и посмотреть. Мы видели, что в кустах кто-то появился.
Тихий:
Мы расстегнули ему китель, уже перед отходом. Я вколол ему обезболивающее.
Мангуст:
В итоге продолжили отстреливаться, где-то приблизительно, это заняло 30-40 минут. Волк кинул гранату.
Тихий:
Вначале он пытался выстрелить из РПГ по развалинам, я видел, как он вышел на дорогу и рядом с ним ложились очереди. Выстрелить у него не было возможности, он забежал обратно, кинул гранатомёт и принял решение кинуть гранату — и бросил ее туда. Она взорвалась, и на несколько секунд стрельба прекратилась, и мы начали утягивать Женю на задний двор дома.
Мангуст:
Мы приняли решение отходить через дворы между домами и эвакуировать раненного, повреждений у него не обнаружили. Спросили у него, куда он ранен. Он сказал, что не знает и ему трудно дышать. Всё происходило быстро. Крови на теле не было, только шла из носа. Мы даже подумали, что его гранатой глушануло или еще что-то. Его вытащили из дома и принесли на задний двор, где было безопаснее. Там его ещё раз осмотрели.
Он обмяк в этот момент и не подавал уже никаких признаков жизни. Было видно, что человек умирает. Нам было не понятно, отчего и почему так. Медикаментов у нас как таковых с собой не было. Улицы и дворы обстреливались. Мы не знали, как отходить и реально отходили, кто как мог. То есть если бы мы взяли тело Евгения, который уже фактически был погибшим, то могли погибнуть еще люди. Возникли бы новые проблемы, и было бы еще хуже всем остальным.
Мангуст:
Нам было не понятно, кто, откуда стреляет. Всё кругом рвалось, летело и взрывалось. Мы стали отходить через задний двор между домами, на поле не выбегали, на улицу тоже. То есть через заборы, через заборы и ещё раз через заборы. Подходили и в то же время останавливались в тех домах, где была возможность спрятаться и послушать где стреляют, а где нет. При этом стрельба продолжалась, и мы сами слышали свист пуль и взрывы. Я с Бизоном забежал в дом и увидел там всех наших. Какое-то время мы пробыли в этом доме, с Бизоном зашли в комнату, развернулись назад и приняли решение уходить по улице, но никого уже не было. Все разбегались кто куда.
У Бизона была рация. Моя рация села, и я воспользовался его рацией. Сообщил Байкеру, что нас обстреливают. Тот сказал, что "я слышу, но мне не понятно, что происходит". Я говорю, как есть, нас обстреливают со всех сторон, ВОГами, миномётами, автоматами и пулеметами и у нас «трёхсотый» (раненный).
Тихий:
Уже «двухсотый» (убитый) .
Мангуст:
Уже «двухсотый» он к тому времени был. Я просто-напросто в это время еще точно не мог сказать. Байкер спросил, с какой стороны бьют. Я ему дал направление и попросил помочь чем-нибудь тяжёлым в сторону поля и в сторону перекрёстка. Откуда они шли. Я слышал, как он давал распоряжения, потом разорвалось три или четыре снаряда в том направлении, и на этом наше прикрытие было остановлено.
Тихий:
Когда стрельба прекратилась, а это было на закате, и очень быстро стемнело, спустя два часа, когда уже было конкретно темно, мы вынесли Женино тело в начало посёлка, на позицию казаков.
P.S. Родители Жени сделали всё возможное, выехали на место и доставили сына в Кронштадт. Это было нелегко, но везде им помогали люди. Женщина в штабе ЛНР нашла машину доехать до Каменск-Шахтинска. Затем, в Ростове они смогли договориться о доставке тела в Петербург за минимальные 20 тыс. рублей. Все это, родные делают своими силами, так как официально погибшим добровольцам никакой помощи не выделяют.
________________________________________ ______________________________________Се ргей Ковальченко
утрами и звездными ночами, студеным холодом и жарким солнцем, со всем его светом, прохладной тенью, июльской радугой, летними и осенними туманами, дождями, белым снегом, - представил, что наша земля непоправимо осиротела. Вообразите: на ней более нет человека - и глухая пустота шуршит в каменных коридорах городов, в траве диких полей, и безмолвие не нарушается ни звуком голоса, ни смехом, ни криком отчаяния. В этом полном безлюдье, в ледяной тишине прекрасная земля наша сразу же потеряла бы свой высочайший смысл быть кораблем человека в мировом пространстве, и вмиг утратилась, исчезла бы ее красота. Ибо нет человека - и красота не может отразиться в нем, в его сознании, и быть оцененной им. Для кого она? Для чего она? Красота не может познать самое себя, как это может сделать изощренная мысль, утонченный разум. Красота в красоте и для красоты бессмысленна, нелепа, мертва, так же, как, в сущности, и разум для разума. Красоте необходимо зеркало, нужен мудрый ценитель, добрый или восхищенный созерцатель. Ведь ощущение красоты - это ощущение жизни, любви, надежды, мнимая вера в бессмертие, так как прекрасное вызывает у нас желание жить. Красота связана с жизнью, жизнь - с любовью, любовь - с человеком. Как только прерываются эти связи, погибает вместе с человеком и красота в природе. Книга, написанная последним художником на умершей земле, будь она исполнена гениальнейшей гармонии прекрасного, всего лишь бумажный хлам, мусор. Ведь цель книги - не крик в пустоту, а отражение в душе другого человека, передача мыслей, переселение чувств. Все музеи мира, собравшие всю красоту, все шедевры живописи, выглядели бы страшными раскрашенными сараями без присутствия человека в них. Красота искусства без человека становится извращенно-безобразнейшей, то есть более невыносимой, чем безобразие естественное.
Помогите найти проблему в тексте!!! Однажды я представил, что земля наша, этот сказочный цветущий сад вселенной со всеми егозакатами, восходами, свежими утрами и звездными ночами, студеным холодом и жарким солнцем, со всем его светом, прохладной тенью, июльской радугой, летними и осенними туманами, дождями, белым снегом, - представил, что наша земля непоправимо осиротела. Вообразите: на ней более нет человека - и глухая пустота шуршит в каменных коридорах городов, в траве диких полей, и безмолвие не нарушается ни звуком голоса, ни смехом, ни криком отчаяния. В этом полном безлюдье, в ледяной тишине прекрасная земля наша сразу же потеряла бы свой высочайший смысл быть кораблем человека в мировом пространстве, и вмиг утратилась, исчезла бы ее красота. Ибо нет человека - и красота не может отразиться в нем, в его сознании, и быть оцененной им. Для кого она? Для чего она? Красота не может познать самое себя, как это может сделать изощренная мысль, утонченный разум. Красота в красоте и для красоты бессмысленна, нелепа, мертва, так же, как, в сущности, и разум для разума. Красоте необходимо зеркало, нужен мудрый ценитель, добрый или восхищенный созерцатель. Ведь ощущение красоты - это ощущение жизни, любви, надежды, мнимая вера в бессмертие, так как прекрасное вызывает у нас желание жить. Красота связана с жизнью, жизнь - с любовью, любовь - с человеком. Как только прерываются эти связи, погибает вместе с человеком и красота в природе. Книга, написанная последним художником на умершей земле, будь она исполнена гениальнейшей гармонии прекрасного, всего лишь бумажный хлам, мусор. Ведь цель книги - не крик в пустоту, а отражение в душе другого человека, передача мыслей, переселение чувств. Все музеи мира, собравшие всю красоту, все шедевры живописи, выглядели бы страшными раскрашенными сараями без присутствия человека в них. Красота искусства без человека становится извращенно-безобразнейшей, то есть более невыносимой, чем безобразие естественное.
писателей привели в обычный для Англии деревенский дом, прочный и аккуратный. (2)К невысокой деревянной двери вели каменные ступеньки, а над черепичной крышей возвышались две большие кирпичные трубы. (3)На стенах, оконных решётках, дверях и крыше - всюду были заметны сероватые следы времени. (4)От прочих строений того же типа этот дом отличался только одним: четыре с половиной века назад в нём родился величайший из людей, когда-либо бравших в руки перо. (5)Потом нам показали похожий домишко, где некогда жила девушка, примечательная лишь тем, что она нравилась молодому Шекспиру. (6)А в конце подвели к церкви, внутри которой похоронен автор «Гамлета». (7)Я не мог не восхититься тем, как трогательно и тщательно хранят в Стратфорде память о своём гениальном земляке. (8)Но наш гид, местный уроженец, быстро развеял мои иллюзии. (9)Улыбнувшись, он сказал, что современники и соседи поэта имели весьма приблизительное представление о его литературных занятиях. (10) И в церкви Шекспир был похоронен не как гений, а как примерный и достаточно щедрый прихожанин. (11)Я не мог в это поверить. - (12)А почему же тогда сохранили его дом и даже жилище любимой девушки? (13)Гид пожал плечами: - (14)А зачем их рушить? (15)Мы вообще стараемся ничего без крайней надобности не ломать. (16)Как же я тогда позавидовал англичанам, которые могут пренебрежительно бросить: (17)«Эта церковь сравнительно новая, ей всего триста лет». (18) А тысячелетняя Москва лишь редкими островками застройки подтверждает малую часть своего возраста... (19)Мы с вами не миллионеры, у нас нет родовых замков, нет поместий с загородными дворцами, но и нас, абсолютно рядовых россиян, окружает старина. (20)Только не ценим мы её. (21)Нельзя сказать, что нынче наши люди родную старину совсем не берегут. (22)Что осталось - понемногу реставрируют. (23)Особнячки, построенные лет двести назад, продают банкам или схожим конторам с обязательством сохранить фасад. (24)Но вот однажды проезжаю я мимо очень красивой церквушки в Филях. (25)Розово-белая, с высокой тоненькой колокольней в центре, она украшена причудливой барочной лепниной. (26)Величавые купола -- один в центре, на колокольне, и четыре по краям радостно сияют сусальным золотом. (27)Останавливаюсь, чтобы получше её рассмотреть, захожу внутрь. (28)Прочитав табличку перед входом, узнаю, что церковь эта стоит там с конца семнадцатого века. (29)И тогда я сам себе задал вопрос: а почему она дожила до наших дней? (ЗО)Почему её не разрушили, когда она ещё не была старинной, а была просто одним из множества московских храмов? (31)И сам себе с недоумением ответил: не сломали, потому что - а зачем рушить? (32)До нас уже дошло, что купеческие особнячки надо не сносить, а реставрировать. (ЗЗ)Но до нас ещё не дошло, что крестьянские избы, кособокие сараюшки и баньки по-чёрному тоже памятники старины, которые хранят вещественную память о наших бабушках, дедушках и более дальних предках.
л музыку- скрипку. На ней играл Вася-поляк. О чем же рассказывала мне музыка? На что же это жаловалась она, на кого гневалась? Тревожность и горько мне, хочется заплакать, оттого что мне жалко самого себя, жалко тех, что спят непробудным сном на кладбище! Вася, не переставая играть, говорил: Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого. Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина,он ещё не сирота. Все проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран-но никогда не проходит и не гаснет точка по родине. Эту музыку написал мой земляк Огинский. Написал на границе, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять, жива до сих пор Вася замолчал, говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой. Паутинка задрожала, качнулась и почти беззвучно оборвалась. Я убрал руку горла и выдохнул тот вдох, который удерживал грудью, рукой оттого что боялся оборвать светлую паутинку. Но все она оборвалась. Печка потухла. Слоясь, засыпали в ней угли. Тишь. Тюмень. Грусть. -Уже поздно,- сказал Вася из темноты.- Иди домой. Бабушка будет беспокоиться. Спасибо вам, дяденька,- прошептал я. Вася шевельнулся в углу, рассмеялся смущенно и спросил: "За что?". Я не знаю,за что. И выскочил из избушки. Растроганными слезами благодарил я Васю, этот мир ночной, спящее село, спящий за ним лес. Мне даже мимо кладбище не страшно было идти. Ничего сейчас не страшно. В эти минуты не было вокруг меня зла.Мир был добр и одинок- ничего, ничего дурного в нем не умешалось. Во мне звучала музыка о неистребимой любви к родине. А Енисей, не спящий даже ночью, молчаливое село за моей спиной, кузнечик из последних сил работащий наперекор осени в крапиве, вроде он один во всем мире, трава,отлитая как будто из металла, - это и была моя родина. ...Прошло много лет. И вот однажды в конце войны я стоял возле пушек в разрушенном польском городе.Кругом пахло гарью, пюлью. И вдруг в доме, стоящем через улицу от меня, раздались звуки органа.Эта музыка разбередила воспоминание. Когда-то мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга после того, как я слушал послушал полонез Огинского. Но теперь так же, как и в ту далекую ночь, хватала за горло, но не выжимала слез, не прорастала жалостью.Она звала куда-то, заставляла что-нибуть делать, чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не ютились в горящих развалинах, чтобы небо не подбрасовало взрывами.Музыка властвовала над оцепеневшим от горя городом, та самая музыка, которую, как вздох своей земли, хранил в сердце человек, никогда не видавший родины и всю жизнь тосковавший о ней.
Чудес(?)ный витязь коня из реки напоил шлем золотой и щит с земли подобрал вот уже он скач…т по опушк… рощ… и конский хвост и конская грива наветру разв…ваются а сосны и ели березы и ивы словно скл…нились над дивным конем и его с…доком тянут к нему ветви, к…дают охапкой листья на св…ркающий шлем и на латы.
З…ря долго тянется осе…ими вечерами потому что солнце с неба как буд(то) падает (на)искосок и не сразу в землю уход…т а катится как огне…ое колесо туда где кажется вид…н край земли а за ним виднеют…ся (не)обозримая небесная пустош.. и голубой луг с золотыми цветами в (пол)ночь цветы срываются с веток от ветра и медленно плавно падают на землю чертя в воздух… прощальную золотистую дугу.
Словно большие картины с торопливым рисунком углем ра…кинулись поля и поляны по краям их поч…рневшие кроны лесных деревьев а на неб… осторожно зам…гали зеленоватые осе…ие звезды будто боятся они (в)низ оборват…ся и прочертить по небосводу вещую золотую строку по которой мес…ные невесты будут гадать о возвр…щении своих женихов.
Луга (давным) давно скоше…ы и только (кое) где как д…ковину увид…шь среди (с/з)жатого поля кресты из снопов стоят они солдатской шеренгой и то ли их крестьянка не успела уве…ти то ли с горя потому что мужа забрили в солдаты она о них забыла но стояли они как будто подж…дая хозяйку и с самого края полос возле них (не)дожатый клин св…лявшийся на ветру и пр…битый дождем как грива у лошад… на которой ездил всю ночь домовой.
Задания к предложениям.
Расставьте пропущенные буквы и знаки препинания. Подчеркните грамматические основы. Определите количество частей в предложении. Определите виды связи между частями предложения. Найдите союзы и союзные слова. Определите типы односоставных предложений (если есть). Определите типы придаточных предложений. Работа с оценочным листом.
Наши контакты
Помощь детям!
Статьи дня
Константин Симонов 26.08.2017
Константин Симонов 26.08.2017
ДАЛЕКО НА ВОСТОКЕ
ХАЛХИН-ГОЛЬСКИЕ ЗАПИСКИ. Главы из книги
Неужели минуло уже почти тридцать лет после тех событий, в Монголии, на реке Халхин-Гол, о которых идёт речь в этих записях? Я задавал себе этот вопрос, перечитывая их и думая о том, через сколько пластов времени прошло моё, перешагнувшее за свой пятый десяток, поколение.
Время боёв на Халхин-Голе - время моей юности, предгрозья перед трагическими и великими событиями, началом которых стал Брест, а концом Берлин.
Позади была Испания, первая война с фашизмом, на которую готовы были пойти все, но попали добровольцами лишь немногие.
Впереди была Великая Отечественная война, на которой каждый совершил то, что положено.
Халхин-Гол был посредине. Там, в далёкой пустыне, бок о бок с монголами сражаясь против вторгшихся в Народную Монголию японцев, армия первой в мире страны социализма с оружием в руках выполнила свой интернациональный долг. И, думается, именно поэтому события на Халхин-Голе не из тех, которые забываются, хотя, конечно, по своим масштабам они не идут в сравнение со многим из того, что нам пришлось пережить потом.
Мои записи о том лете и осени на Халхин-Голе не история событий, а лишь свидетельство одного из очевидцев о виденном своими глазами.
Остаётся объяснить, почему эти записи датированы 1948 - 1968 годами.
Вышло так, что, только приведя в порядок все свои материалы, связанные с Великой Отечественной войной, я сумел вернуться к началу - к Халхин-Голу и записать все, что сохранилось к тому времени в памяти.
*****
Уже не могу вспомнить сейчас во всех подробностях, как проходили те первые для меня дни на Халхин-Голе. Помню, что была жаркая громадная степь, по которой Ставский с удивительным чутьём ехал, переезжая с колеи на колею, а их было бесконечное количество, ибо степь была ровной, как стол.
Успех наступления уже определился. Бои со дня перехода наших войск в наступление шли седьмой день, а на десятый всё уже было кончено. Наши в районе сопки Номун-Хан-Бурт-Обо сомкнули кольцо и сейчас брали сопки Зеленую, Песчаную и Ремизовскую - последние опорные пункты японцев.
Сначала мы поехали в штаб армейской группы на Хамар-дабу. Это была не слишком выдававшаяся над степью возвышенность с довольно крутыми скатами и извилистыми, расходившимися в разные стороны оврагами, вроде балок на верхнем Дону, только совершенно безлесными. В скаты были врыты многочисленные блиндажи, а кое-где стояли юрты, сверху прикрытые от авиации натянутыми сетками с травой.
Ставский пошёл по начальству узнавать, что происходит и куда ехать, а я довольно долго - должно быть, с час - сидел около какой-то юрты, кажется отдела по работе среди войск противника, в которую за этот час несколько раз приходили люди с разными трофеями: японскими записными книжечками, связками бумаг и фотокарточек - и оставляли всё это в юрте.
Там сидел какой-то равнодушный лейтенант и разбирал всё это, откладывая нужное на стол и бросая ненужное на пол. Пол юрты был завален фотографиями. Японцы, как я убедился в этом впоследствии, очень любят сниматься, и почти в каждой солдатской сумке были десятки фотографий: фотографии мужские, женские, фотографии стариков - видимо, родителей, фотографии японских домиков, улиц, открытки с Фудзиямой, открытки с цветущей вишней - всё это целым слоем лежало на полу, и проходившие к столу, за которым сидел лейтенант, шагали по всему этому туда и обратно, не обращая никакого внимания на то, что у них под ногами.
Это было моё первое и очень сильное впечатление войны. Впечатление большой машины, большого и безжалостного хода событий, в котором вдруг, подумав уже не о других, а о самом себе, чувствуешь, как обрывается сердце, как на минуту жаль себя, своего тела, которое могут вот так просто уничтожить, своего дома, своих близких, которые связаны именно с тобой и для которых ты что-то чрезвычайно большое, заполняющее огромное пространство в мире, а от тебя может остаться просто растоптанный чужими ногами бумажник с фотографиями.
Тогда, на Халхин-Голе, у меня не было с собой ничьих фотографий, но в 1941 году, когда я взял на фронт фотографию близкой мне женщины, я так и не смог избавиться от этого халхин-гольского воспоминания о юрте с фотографиями на полу и от ощущения жгучей опасности не по отношению к себе самому, а именно по отношению к этой фотографии, лежащей в кармане гимнастёрки как частица всего, что осталось дома и что может быть взято и растоптано чужим каблуком.
Через час Ставский пришел, и мы поехали. Он сказал, что поедем на северную переправу, а оттуда - к Песчаной высоте, которую как раз сейчас берут.
По узкому мостику мы переправились через реку Халхин-гол - ту самую спорную реку, до которой японцы числили свою границу и через которую они переходили ещё в июле с намерением окружить всю нашу группу.
Сейчас бои шли довольно далеко за рекой, километрах в восьми. Оттуда слышалась густая артиллерийская канонада.
У переправы, на том берегу, было несколько землянок. Мы зашли в них, не помню зачем, и в это время невдалеке от нас японцы стали бомбить переправу.
Я впервые видел бомбёжку. Это показалось мне больше всего похожим на внезапно возникшие на горизонте чёрные рощи. Потом мы поехали. Японцы опять бомбили, на этот раз близко от нас. Мы остановили машину и полезли в щель. Помню, я испугался, заметался, попал не в щель, а в какую-то воронку, которая, впрочем, показалась мне глубокой и поэтому безопасной. Когда мы вылезли, то Ставский сердился, что я отстал от него, и сказал, чтобы я держался возле него, а потом высмеял меня за то, как я оправдывался: что воронка была ближе и что она была глубокая. Высмеяв моё представление о безопасности, он стал терпеливо объяснять мне, что такое щель, почему её роют под углом, почему её роют узкую и почему она безопаснее, чем воронка.
Потом мы опять поехали дальше по степи. Сначала добрались до позиций артиллерийского дивизиона, где орудия стояли под сетками и вели беспрерывный огонь по гребню жёлтой высоты, видневшемуся невдалеке, километрах в трёх. Это и была сопка Песчаная.
Но вёл огонь не только этот дивизион - вели огонь ещё несколько дивизионов, и гребень сопки, немножко впалый, как кратер вулкана, всё время вспыхивал разрывами и дымился. Это было похоже на извержение, особенно если смотреть в бинокль. Хотя я знал ещё со школьной скамьи разницу между скоростью света и звука, но несоответствие между появлением вспышек на гребне сопки и звуками разрывов бессознательно продолжало удивлять меня весь этот первый день.
От артиллеристов мы перебрались к пехотинцам; это был полк Федюнинского, впоследствии, в Отечественную войну, командовавшего армией, а тогда командира полка. Он был накануне ранен, причём, кажется, в неподходящее место - пониже спины. Во всяком случае, по этому поводу шутили и передавали его собственные ругательные остроты.
Командовал полком маленького роста майор. Помню его каску и очень грязную шинель, нескладно подпоясанную ремнем и горбившуюся на плечах. У него отросла семидневная щетина, очевидно, он не брился с начала наступления. Он был похудевший, усталый, со впалыми глазами. Кажется, фамилия его была Беляков, впрочем, не помню, может быть, я ошибаюсь. Он был заместителем командира полка по строевой части и принял на себя командование после ранения полковника. Его полк наступал на Песчаную сопку прямо в лоб. Сейчас он немного продвинулся и перенёс командный пункт.
Мы оставили машину, потому что ехать дальше было нельзя: местность простреливалась, - и пошли вперёд вместе о майором на новый командный пункт. Изредка чиркали пули. Тогда мне показалось, что это где-то далеко, и я даже удивился, когда одна шлепнулась близко, и я увидел, как фонтанчиком встал песок. Мы прошли открытое место, потом закрытое, потом ещё раз открытое, но по нас больше не стреляли, и мы выбрались на гребень низкого, но длинного холма, где был только что отбит японский блиндаж. Вокруг этого блиндажа, за гребнем высотки, разместился командный пункт полка, а командный пункт батальона, который был здесь до этого, ушёл ещё на сто метров вперёд.
Сопка была отсюда хорошо видна. Она оказалась двойной: одна сопка немножко подальше и побольше, а другая - поменьше и поближе, метрах в трёхстах от нас, может быть в четырёхстах.
Уже начало смеркаться. Проходили раненые. Прошёл маленький старшина, потный, обросший и с рукой на перевязи.
- И тебя ранило? - спросил майор.
Тот кивнул и выругался по адресу японцев и, ни на кого не обращая внимания, пошёл дальше.
- Был командиром роты, - сказал майор. - Всех командиров в роте убило.
Как-то не сразу я заметил убитых японцев. Их было много: несколько лежало в круглых окопах в стороне, несколько - прямо на высотке, довольно много трупов лежало внизу, под холмом, - видимо, их уже свалили туда, вытащив из окопов.
Потом я заметил и наших. Лица их и головы были закрыты шинелями. Их лежало пять или шесть человек на горушке. Я думал сначала, что они отдыхают. Меня удивило только, какие у них длинные ноги. Оказалось, что это лежали мёртвые. Потом подошёл танк и привёз ещё одного убитого - командира роты. Его завезли на командный пункт полка, - сняли с брони, положили на землю, а танкисты быстро уехали заправляться.
Не помню точно всего, что было в этот день, и боюсь спутать, что было в этот, и что в следующий, и ещё через день. Все эти три дня у меня как-то сошлись в один.
Ставский постоянно сам интересовался происходящим и в то же время не уставал мне объяснять, что, где, как и почему, причём ни чуточки не иронизировал над моей неопытностью, а все объяснял всерьез и досконально.
Надвигалась ночь. Примостились спать в мелких кустиках возле окопов. Я сдуру поехал без шинели. Ставский отдал мне свою плащ-палатку и при этом как-то особенно заботливо укрыл меня. Спал я крепко, но недолго, наверное часа два. Проснулся до рассвета и увидел, что устроился неудачно: то, что я принял за кочку, были ноги полузасыпанного землей японского солдата; от трупа шёл запах; может быть, от него я и проснулся. Я перелёг, но заснуть уже не мог.
Чуть рассвело, началось наступление. Мы перебрались на командный пункт батальона. Это был тоже маленький холмик о японскими окопами. Было тесно, потому что было много народу, Сюда же пришел комиссар дивизии - худощавый, южного типа человек, отчаянно мучившийся приступом язвы. Он был совершенно белый. Видно было, как ему плохо. Он всё время интересовался боем и даже отдавал приказания, но у меня было такое чувство, что ему не до этого, не до боя и не до опасности, что боль, которая его мучает, сильнее.
Отсюда до ближайшей сопочки было метров двести. По ней вели огонь наши пушки. Сопочка эта мешала подходу к высоте. Ожидали, когда её займут, чтобы начать штурм большой высоты.
Мы всё время следили за этой сопочкой, а японцы оттуда всё время обстреливали командный пункт нашего батальона. Пули проходили над козырьком окопа, а иногда закапывались в землю. Кто-то, слишком далеко высунувшийся, был убит наповал. Его отнесли назад и, как и у тех, раньше убитых, шинелью накрыли ему голову.
Я от времени до времени немножко высовывался, стараясь как можно глубже надвинуть на лоб каску и таким образом до минимума сокращая незащищенное расстояние между краем каски и глазами. Мне казалось, что так всё-таки менее страшно, а смотреть постоянно хотелось.
Вдруг Ставский закричал:
- Смотри, смотри!
Я высунулся: из окопов, на вершине маленькой сопочки, один за другим выскакивали - их было довольно много - японцы и бежали через гребень сопки назад, к седловине, к большой сопке. Видимо, они выскочили, не выдержав огня, а может быть, получив приказ отступить на главную сопку. Во всяком случае, они один за другим выскакивали и бежали назад.
Комиссар дивизии не своим голосом закричал что-то, и две пушки, стоявшие сзади нас, перекатились на бугор рядом с нами, и артиллеристы очень быстро стали стрелять прямой наводкой по бежавшим в двухстах пятидесяти метрах от нас и очень хорошо видимым на гребне холма японцам. Снаряды один за другим попадали в самую гущу их. Кто-то ещё бежал вперед, падал, опять бежал, наконец все упали.
Может быть, мне показалось это, но у меня до сих пор сохранилось ощущение, что я видел, как снаряд угодил прямым попаданием в одного из японцев. Может быть, на самом деле снаряд разорвался у него под ногами, но я видел, как человек, который только что был, вдруг на моих глазах исчез.
Через полчаса мы уже были на той сопочке, по которой стреляли наши пушки. Пушки катились дальше, пехота шла дальше, и к вечеру вся Песчаная высота была занята. Мы ночевали на ней среди многочисленных ещё не убранных трупов, среди остатков чужой рухляди - вееров, бумаг, котелков, крошечных мешочков с маленькими японскими галетами, связок тоже крошечной сушёной рыбы - и среди того странного, как говорили тогда, «японского», запаха, который на самом деле был запахом креозота: японцы дезинфицировали им свои окопы.
На следующее утро мы на танке (иначе проехать было нельзя) перебрались на другой участок, где брали последнюю сопку. Перебирались мы по открытому месту, ибо между полком, где мы были, и полком, в который мы ехали, была сопка с японцами, все кругом простреливалось, и, если не ехать прямо, нужно было обходить где-то очень далеко, по большому кольцу наших войск, замыкавшему окружённых японцев.
Никакого ощущения от пребывания в танке, кроме ощущения грохота и многочисленных ушибов, я не испытал. Я был куда-то запихнут, и кто-то полусидел на мне, и я ничего никоим образом не мог видеть. В однообразный рёв и грохот танка врывались ещё какие-то грохоты. Когда мы приехали, выяснилось, что нас по дороге обстреливала артиллерия, но всё сошло благополучно.
У этой последней сопки мы провели почти весь следующий день. Наконец она была взята. Мы пошли по окопам, буквально забитым телами убитых японцев. Я никогда потом не видел такого количества трупов в окопах. Видимо, сюда сползлось всё, что могло сползтись. Это была самая последняя точка организованного сопротивления. Очень много было исколотых штыками. Было очень много ходов сообщения, окопов, блиндажей. Вся сопка была изрезана ими вдоль и поперек.
Кое-где ещё раздавались выстрелы. Это доколачивали последних отстреливавшихся в блиндажах японцев. Потом при нас из песчаной норы вдруг вылез японец с поднятыми руками, с окровавленными и кое-как обмотанными бинтами лицом и шеей. Какой-то боец скинул с плеча винтовку и бросился на японца со штыком. Его остановили.
- Они только пять минут назад нашего командира роты убили - вот так, с поднятыми руками вышли! - кричал боец и рвался к японцу.
Его всё-таки удержали, а кто-то сказал, что действительно здесь вот пять минут назад убили командира роты - так же вот вышли с поднятыми руками и убили!
Мы продолжали ходить по окопам, и я нервничал оттого, что так и не получил нагана и у меня не было никакого оружия. Тут, наверное, было всё вместе взятое: и страх, что вдруг откуда-то выскочит на меня японец, а я ничего не смогу сделать, и просто мальчишеское желание идти с наганом в руке, как ходили другие.
Бой угасал. На горизонте начинало зеленеть и краснеть. По-прежнему пахло креозотом. Вдалеке в двух или трех местах слышались пулеметные и винтовочные выстрелы. Где-то на маленьких сопочках и пригорках и просто в поле бродили последние группы японцев. Их добивали в мелких стычках, по-моему, еще дня три. Но война уже заканчивалась, это чувствовалось.
Ставский сказал, что ничего интересного больше не предвидится и что мы можем ехать к себе в Баин-Бурт: надо давать материал.
- Ты что будешь давать? - спросил он.
Я сказал, что попробую написать несколько рассказов в стихах о героях боёв.
«ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО»
Однажды стадо драгоценных диких пятнистых оленей, продвигаясь к морю пришло на узенький мыс. Мы протянули за ними поперек всего мыса проволочную сетку и преградили им путь в тайгу. У оленей для питания много было и травы и кустарника нам оставалось только охранять дорогих гостей наших от хищников – леопардов, волков и даже от орлов.
Однажды я с высоты Туманной горы стал разглядывать скалу внизу. Я скоро заметил, что у самого моря, на высокой скале, покрытой любимой оленями травой, паслась самка оленя и возле нее в тени лежал какой-то желтенький кружок. Разглядывая в хороший бинокль, я скоро уверился, что кружком в тени лежал молоденький олененок.
Вдруг там, где прибой швыряет свои белые фонтаны, стараясь как будто попасть ими в недоступные ему темно-зеленые сосны, поднялся большой орел, взвился высоко, выглядел олененка и бросился. Но мать услышала шум падающей громадной птицы, быстро схватилась и встретила: она встала на задние ноги против детеныша и передними копытцами старалась попасть в орла, и он, обозленный неожиданным препятствием, стал наступать, пока одно острое копытце не попало в него. Смятый орел с трудом оправился в воздухе и полетел обратно в сосны, где у него было гнездо. Мы вскоре после этого разорили гнездо хищника, а красивые скалы назвали Орлиным гнездом.
«ГОЛУБЫЕ ПЕСЦЫ»
В Японском море есть маленький остров Фуругельм. Наши звероводы привезли с Севера голубых песцов, пустили на остров, и дорогие звери прижились. Я с интересом наблюдал здесь жизнь этих очень семейственных, но чрезвычайно плутоватых зверей, близких родственников нашей хитрой лисицы. Совсем недалеко от рыбацкого лагеря, почти возле самых палаток, устроилась необыкновенно продувная и сильная семья песцов. Тут когда-то стояла фанза, корейская изба, теперь от нее остался лишь кан, или пол, заросший бурьяном в рост человека. У корейцев пол отапливается, устраивается с дымоходами, как печь. И вот под этим каном и устроилась жить пара песцов – Ванька и Машка.
Между прочим, возле кана над бурьяном возвышалась горка старого мусора и служила песцам верандой или наблюдательным пунктом.
Однажды белоголовый орел осмелился спуститься к рыбакам и выхватить с их промысла сардинку. Орел поднял рыбку на скалу. А песцы во главе с Ванькой и Машкой следили за действиями белоголового.
Вот только-только принялся белоголовый клевать свою добычу, откуда ни возьмись белохвостый орел и бросился на белоголового, чтоб отнять у него сардинку. В это время песцы всмотрелись своими желтыми глазами и смекнули: Ванька остался с детьми, а Машка в короткое время с камушка на камушек добралась до вершины скалы, схватила сардинку и была такова. Дома, на своей веранде, отдав добычу детям, песцы как ни в чем не бывало продолжали с интересом следить за борьбой орлов, теперь уже совсем и забывших о рыбке.
«ЗВЕРЬ БУРУНДУК»
Можно легко понять, для чего у пятнистого оленя на шкуре его везде рассыпаны частые белые пятнышки.
Раз я на Дальнем Востоке шел очень тихо по тропинке и, сам не зная того, остановился возле притаившихся оленей. Они надеялись, что я не замечу их под деревьями с широкими листьями, в густой траве. Но, случилось, олений клещ больно укусил маленького теленка; он дрогнул, трава качнулась, и я увидел его и всех. Тут-то вот и я понял, почему у оленей пятна. День был солнечный, и в лесу на траве были «зайчики» – точно такие же, как у оленей и ланей. С такими «зайчиками» легче затаиться. Но долго я не мог понять, почему у оленя назади возле хвоста большой белый кружок, вроде салфетки, а если олень испугается и бросится бежать, то эта салфетка становится много заметнее. Для чего оленю эти салфетки? Думал я об этом и вот как догадался.
Однажды мы поймали диких оленей и стали их кормить в домашнем питомнике бобами и кукурузой. Зимой, когда в тайге с таким трудом оленю достается корм, они ели у нас готовое и самое любимое, самое вкусное в питомнике блюдо. И они до того привыкли, что, как завидят у нас мешок с бобами, бегут к нам и толпятся возле корыта. И так жадно суют морды и спешат, что бобы и кукуруза часто падают из корыта на землю. Голуби это уже заметили – прилетают клевать зерна под самыми копытами оленей. Тоже прибегают собирать падающие бобы бурундуки, эти небольшие, совсем похожие на белку полосатые прехорошенькие зверьки. Трудно передать, до чего ж пугливы эти пятнистые олени и что только может им представиться. В особенности же пуглива у нас была самка, наша красавица Хуа-Лу.
Случилось раз, она ела бобы в корыте рядом с другими оленями. Бобы падали на землю, голуби и бурундуки бегали возле самых копыт оленей. Вот Хуа-Лу нечаянно наступила копытцем на пушистый хвост одного зверька, и этот бурундук в ответ впился в ногу оленя Хуа-Лу вздрогнула, глянула вниз, и ей, наверно, бурундук представился чем-то ужасным. Как она бросится! И за ней разом все на забор, и – бух! – забор наш повалился. Маленький зверек бурундук, конечно, сразу спрятался, но для испуганной Хуа-Лу: теперь за ней бежал, несся по ее следам не маленький, а огромнейший зверь бурундук. Другие олени ее понимали по-своему и вслед за ней стремительно неслись. И все бы эти олени убежали и весь наш большой труд пропал бы, но у нас была немецкая овчарка Тайга, хорошо приученная к этим оленям. Мы пустили вслед за ними Тайгу. В безумном страхе неслись олени, и, конечно, они думали, что не собака за ними бежит, а все тот же страшный, огромный зверище бурундучище.
У многих зверей есть такая повадка, что если их гонят, то они бегут по кругу и возвращаются на то же самое место. Так охотники зайцев гоняют с собаками: заяц почти всегда прибегает на то же самое место, где лежал, и тут его встречает стрелок. И олени так неслись долго по горам и долам и вернулись к тому же самому месту, где им хорошо живется – и сытно и тепло. Так вот и вернула нам оленей отличная, умная собака Тайга.
Но я чуть было и не забыл о белых салфетках, из-за чего я завел этот рассказ. Когда Хуа-Лу бросилась через упавший забор и от страха у ней назади белая салфетка стала много шире, много заметней, то в кустах только и видна была одна эта мелькающая белая салфетка. По этому белому пятну бежал за ней другой олень и сам тоже показывал следующему за ним оленю свое белое пятно. Вот тут-то я и догадался впервые, для чего служат эти белые салфетки пятнистым оленям. В тайге ведь не только бурундук – там и волк, и леопард, и сам тигр. Один олень заметит врага, бросится, покажет белое пятнышко и спасает другого, а этот спасает третьего, и все вместе приходят в безопасные места.
«РОЖДЕНИЕ КАСТРЮЛЬКИ»
Мы были в питомнике пятнистых оленей на Дальнем Востоке. Эти олени так красивы, что по-китайски называются «олень-цветок».
Каждый олень имеет свою кличку. Пискунья и Манька со своими оленятами совершенно ручные оленухи, но, конечно, из оленух всех добрее Кастрюлька. С этой Кастрюлькой может такое случиться, что придет под окошко и, если вы не обращаете на нее внимания, положит голову на подоконник и будет дожидаться ласки. Очень любит, если ее почешут между ушами. А между тем она вышла не от домашних, а от диких оленей.
Кастрюлька оттого, оказывается, особенно ласковая, что взята от своей дикой матери в тайге в первый же день своего рождения. Если бы удалось поймать ее только на второй день, то она далеко не была бы такая добрая, или, как говорят, легкобычная. А взятый на третий день олененок и дальше навсегда останется буковатым.
Было это в первой половине июня. Сергей Федорович взял свою Тайгу, немецкую овчарку, приученную к оленям, и отправился в горы. Разглядывая в бинокль горы, долины, ручьи, он нашел в одной долине желтое пятно и понял в нем оленей. После того, пользуясь ветром в ущельях, долго подкрадывался к ним, и они не чуяли и не слышали его приближения. Подкрался он к ним из-под горы совсем близко, и, наблюдая в бинокль одну оленуху, заметил, что она отбилась от стада и скрылась в кустах, где бежит горный ручей. Сергей Федорович сделал предположение, что оленуха скоро в кустах должна растелиться.
Так оно и было Оленуха вошла в густые дубовые заросли и родила желтого теленочка с белыми, отчетливыми на рыжем, пятнами, совершенно похожими на пятна солнечных лучей – «зайчики». Теленок сначала не мог подняться, и она сама легла к нему, стараясь подвинуть к его губам вымя. Тронул теленок вымя губами, попробовал сосать. Она встала, и он стоя начал сосать, но был еще очень слаб и опять лег. Она опять легла к нему и опять подвинула вымя. Попив молочка, он поднялся, стал твердо, но тут послышался шум в кустах, и ветер донес запах собаки. Тайга приближалась.
Мать поняла, что надо бежать, и свистнула. Но он еще не понимал или был слаб. Она попробовала подтолкнуть его в спину губами. Он покачнулся. Она решила обмануть собаку, чтобы та за ней погналась, а теленка уложить и спрятать в траве. Так он и замер в траве, весь осыпанный и солнечными и своими «зайчиками». Мать отбежала в сторону, встала на камень, увидела Тайгу. Чтобы обратить на себя внимание, она громко свистнула, топнула ногой и бросилась бежать. Не чувствуя, однако, за собой погони, она опять остановилась на высоком месте и разглядела, что Тайга и не думает за ней бежать, а все ближе и ближе подбирается к корню дерева, возле которого свернулся ее олененок. Не помогли ни свист, ни топанье. Тайга все ближе и ближе подходила к кусту. Быть может, оленуха-мать пошла бы выручать свое дитя, но тут рядом с Тайгой показался Сергей Федорович, и она опрометью бросилась в далекие горы.
За Тайгой пришел Сергей Федорович. И вот только что черненькие глазки блестят и только что тельце тепленькое, а то бы и на руки взять, и все равно сочтешь за неживое: до того притворяются каменными.
Обыкновенно таких пойманных телят приучают пить молоко коровье из бутылки: сунут в рот горлышко и булькают, а там хочешь – глотай, хочешь – нет, все равно есть захочется, рано или поздно глотнешь. Но эта оленушка, к удивлению всех, начала пить прямо из кастрюльки. Вот за это сама была названа Кастрюлькой.
Ухаживать за этим теленком Сергей Федорович назначил свою дочку Люсю, и она ее все поила, поила из той самой кастрюльки, а потом стала давать веники из прутьев молодого кустарника. И так ее выходила.
В нашем питомнике пятнистых оленей на Дальнем Востоке одно время поселился барс и начал их резать. Китаец Лувен сказал:
– Олень-цветок и барс – это нельзя вместе!
И мы начали ежедневно искать встречи с барсом, чтобы застрелить его. Однажды наверху Туманной горы барс скрылся от меня под камнем. Я сделал далекий обход по хребту, узнал замеченный камень, очень осторожно подкрался, но страшного барса под этим камнем уже не было.
Я обошел еще все это место кругом и сел отдохнуть. На досуге стал я разглядывать одну запыленную плиту горного сланца и ясно увидел на пыли отпечаток мягкой лапы красивого зверя.
Тигры и барсы ходят часто по хребтам и высматривают оттуда свою добычу. И в этом следу не было ничего особенного. Посмотрел я на след и пошел дальше.
Через некоторое время, поискав еще барса, я случайно пришел на то же самое место, опять сел возле той же самой плиты и опять стал разглядывать след. И вдруг я заметил рядом с отпечатком барсовой лапы другой, еще более отчетливый. Мало того, на этом следу, приглядываясь против солнца, я увидел – торчали две иголочки, и я узнал в них шерстки от барсовой лапы. Солнце за время моего обхода, конечно, стало немного под другим углом посылать свои лучи на плиту, и я мог тогда, в первый раз, легко пропустить второй след барса, но шерстинок я не мог пропустить. Значит, шерсть явилась во время моего второго обхода. Это было согласно с тем, что приходилось слышать о повадках тигра и барса, это их постоянный прием – заходить в спину преследующего их человека.
Теперь нечего было терять время. Быстро я спустился к Лувену, рассказал ему все, и мы с ним вместе пришли на хребет, где барс крался за мной. Там обошли мы с ним вместе, разглядывая каждый камень, еще раз дважды мной пройденный круг.
Против плиты, чтобы скрыть свой след, при помощи длинной палки я прыгнул вниз, еще раз прыгнул, до первого кустика, и там притаился и утвердил хорошо на камнях дуло своей винтовки и локти. Лувен продолжал свой путь по тому же самому кругу.
Не много пришлось мне ждать. На голубом фоне неба я увидел черный облик ползущего зверя. Громадная кошка ползла за Лувеном, не подозревая, что я на нее смотрю через прорезь винтовки. Лувен, конечно, если бы даже и глядел назад, ничего бы не мог заметить.
Когда барс подполз к плите, встал на нее, приподнялся, чтобы поверх большого камня посмотреть на Лувена, я приготовился. Казалось, барс, увидев одного человека вместо двух, растерялся, как бы спрашивая окрестности: «Где же другой?» И когда, все кругом расспросив, он подозрительно посмотрел на мой куст, я нажал спуск.
Какой прекрасный ковер мы добыли! Зверь этот ведь у нас на Дальнем Востоке совсем неверно называется почему-то барсом и даже мало похож на кавказского барса: этот зверь есть леопард, ближайший родственник тигра, и шкура его необыкновенно красива.
– Хорошо, хорошо! – радостно говорил Лувен, оглаживая роскошный ковер. – Олень-цветок и барс – это вместе нельзя жить.
————————————————————
Рассказы М.М. Пришвина о природе и
животных.Читаем бесплатно онлайн
