Александр Гезалов. Фото: Павел Смертин

Как обычно, в нем участвовали не только лица без определенного места жительства, но и люди, оказывающие им помощь – волонтеры, благотворители.

На этот раз Гезалов не бегал по полю с остальными игроками, а стоял на трибуне у микрофона, комментируя матчи турнира. По полю бегали два его сына – Федор и Тихон, играющие за команду Донского монастыря.

– Александр, почему ваши дети играют именно за эту команду?

– Потому что я теперь работаю в Донском монастыре, возглавляю там Социальный центр Святителя Тихона. Мы помогаем бездомным людям, многодетным и приемным семьям, малоимущим гражданам, осужденным женщинам и подросткам, находящимся в исправительных учреждениях.

Сегодня, например: наш футбольный клуб «Донской» принимает участие в турнире, организованном вашей службой помощи «Милосердие». Ну а в остальное время мы бездомных людей кормим, одеваем, поддерживаем…

Каждую субботу в нашем центре раздают одежду – женскую, мужскую, детскую. Мы даем нуждающимся игрушки, какую-то мебель, а бывает, если подарят жертвователи, и технику. Сегодня, кстати, у нас как раз состоялась раздача одежды. Каждый год мы собираем примерно 60 тонн одежды. Собираем и сразу раздаем ее людям. Стараемся не накапливать ее на складах.

– А как вы помогаете осужденным женщинам?

– Возьмем, к примеру, дома ребенка при исправительных колониях, где живут дети, рожденные от мам в этих учреждениях. Этим домам ребенка нужно помочь, оборудовать их. Покрасили мы там забор яркими красками. Вроде и колючая проволока уже не так страшна. Там же мы открыли единственную в России сенсорную комнату для детей, растущих за колючей проволокой…

– Это где?

– Владимирская область, поселок Головино. На днях отвезли туда мебель, коляски, игрушки и памперсы. Следующим шагом станут проекты по социализации и ресоциализации женщин, которые выходят из исправительных учреждений. Сейчас мы собираем психологов, которые будут учить их, готовить к жизни на воле. Наша главная цель, чтобы после освобождения женщины забирали своих детей, а не оставляли их в сиротской системе.

– Подросткам в колониях тоже помогаете?

– Да. Вот недавно ездили в Алексинскую колонию для несовершеннолетних. Это в Тульской области. Провели там мастер-класс по кулинарии, потом организовали кулинарный конкурс. Специально для этого привезли оборудование, которое осталось в колонии. Так что ребята, заинтересовавшиеся кулинарным искусством, смогут осваивать эту науку и дальше.

– А с сиротами продолжаете работать?

– Конечно. Недавно я вернулся из большой поездки, очень трудной. Был в Екатеринбурге, Кургане, в Чебоксарах, Йошкар-Оле… Буквально за неделю я объездил все эти города, работал и с детскими домами, с самими воспитанниками, с выпускниками детских домов. Объяснял ребятам, что их ждет за забором, в завтрашнем дне. К сожалению, они не совсем это себе представляют. А сложности у детей, конечно, возникают. Это и жилье, и вопросы образования, проблемы с коммуникацией, общение с родителями… В общем-то, то же, что и у домашних детей. Просто сиротам иногда сложнее, потому что есть определенная привычка – жить в системе детских домов.

В этой поездке я общался и с волонтерами, добровольцами, которые работают с детьми-сиротами, они должны работать правильно, а не просто устраивать праздники, песни и пляски в детдомах. Просвещение – тоже очень важная вещь. Последние 20 лет я только этим и занимаюсь.

По сути, сироты – это основная линия, но работая с иными социальными группами, я понял, что технологии, в принципе, одни и те же.

Нужно понимать проблему, искать ресурсы, поддержку, делать правильный проект, чтобы он помогал реально – и социализироваться, и состояться, исправиться в жизни. Для этого требуются, конечно, знания. Недостаточно просто одной какой-то нашей идеи, нашей приплясочки…

– В свое время вы активно занимались проектом социализации выпускников детских домов «Ступеньки». Он жив?

– Да, «Ступеньки» продолжают работать, причем в разных регионах, не только в Москве. Мы сейчас активно сотрудничаем с большими крупными компаниями, которые помогают и финансируют проекты по подготовке детей через вот эти вот тренинговые квартиры. Потому что, конечно, не хватает им знаний о самостоятельной жизни, не хватает опыта.

Человек должен погружаться в новые обстоятельства, предлагаемые ему за порогом детского дома, и, соответственно, научаться жить в новых условиях взаимодействия с обществом, с государством, различными службами.

Выпускник должен уметь платить за услуги ЖКХ, разумно расходовать деньги, общаться с соседями, наконец. В общем, ему есть чему поучиться. И я рад, что такие учебные квартиры сейчас появились во многих регионах.

– В каких именно?

– Томская область, Ульяновск, Владимирская область, Калуга, Карелия, Тюмень… Сейчас это стало трендом.

– А московская квартира? Она осталась? Работает?

– Да, проект продолжает работать. Правда, уже не в той квартире, а в других местах. Кстати, сейчас государство тоже подхватило нашу идею тренировать сирот жить: стали выкупать квартиры, и на этих квартирах готовить детей к испытаниям жизни. То есть мы этот тренд задали…

– Раскрутили…

– Раскрутили его, да, показали эффективность, и государство уже подхватило нашу идею. Мне кажется, это самое главное. То есть не только тыкать пальцем в проблему, а создать какой-то эффективный инструмент, предложить его государству как тренд.

Ну, например, нынешний тренд – вот эти адаптационные лагеря, тренинговые… У нас есть такой лагерь, «Прокачка» называется. Когда-то был лагерь «Желтая подводная лодка». Названия разные, содержание остается то же самое. Просто все движется вперед.

Мы меняемся, мы взрослеем, а технологии, методологии остаются. И появляется уже новый продукт, который принимает в том числе государство. И дети, самое главное, начинают в новых условиях жить по-другому.

Сейчас передо мной еще такая задача стоит: весь свой опыт по работе с социальными группами передавать и молодым ребятам.

У нас есть Школа общественного действия при Донском монастыре, которую организует фонд Андрея Первозванного. Это – территория обучения и сотрудничества для молодых общественных лидеров из разных регионов России и других стран. А еще – платформа развития для социальных проектов и практик, направленных на поддержку семьи, материнства, отцовства и детства.

– К вопросу об отцовстве и материнстве. Знаю, что у вас четверо детей. И все – кровные. Но вы, кажется, собирались взять приемного ребенка?

– Да, жена собиралась. У меня есть определенная жесткая позиция по этому поводу. Я понимаю, насколько это сложно и трудно в формате моей жизни – меня практически не бывает дома. Кто будет заниматься приемным ребенком, когда меня нет? Поэтому я жене сказал: если есть желание, проходи этот путь, я тебе буду помогать, насколько смогу. Но в конце уже пути она поняла, что… ну не готова.

Ни территория не готова, ни она сама, ни ребенок. Однако с нашей помощью этот ребенок – ну, потому что мы его показали, его увидели – ушел в семью. Да, он нашел семью, но не нашу.

– То есть конечная цель все-таки достигнута?

– А ради этого все и делалось на самом деле. Я понимал, что, возможно, мы как-то этот этап пройдем. Ну вот так его прошли: смогли и ребенка устроить, и сами понять, что мы можем, чего не можем.

Мы не можем – это честно, объективно. По крайней мере, мы никого не травмировали, не обманули, не вернули. Вот я считаю, что это правильно. Опять же, учитывая мой объем работы и то, что я недавно повалялся в больнице с инсультом…

– Да, я слышала.

– Это говорит о том, что наши ресурсы не безграничны. Мы все люди. Это раз. А второе – благодаря этому я сейчас в Донском монастыре создаю службу милосердия. В больнице имени Буянова, где я лежал, не хватает людей, памперсов, оборудования, простой человеческой поддержки… Вот я и подумал, что женщины наши, прихожанки, должны туда ходить и помогать.

– Еще вопрос про вашу фирменную шапку, которую вы не снимали нигде и никогда. Почему теперь без нее?

– Шапка кончилась. То есть она уже совсем порвалась, да. Я теперь хожу без шапки. Очень сожалею.

– А другую – нет, не хотите?

– Другой такой нет, увы. Она именно прямо вот вписывалась, и было очень хорошо.

– Спасибо. Может, остался вопрос, который я вам не задала?

– Да, остался. Вы меня не спросили, будем ли мы с Ольгой Синяевой делать проект по преодолению социального сиротства. Фонд по борьбе с сиротством.

– Да. Будете вы делать этот проект?

– Ну, мы сейчас работаем над этим. Я, на самом деле, понял, что социальные сети порой гораздо мощнее, чем сами организации. Потому что вокруг – тысячи людей. И ты можешь их ресурсы направлять, поддерживать, сопровождать. Поэтому мы решили пока оставить это в виртуальном пространстве, когда люди могут подключаться к решению вопросов приемных родителей, одиноких мамочек.

Ну, например, за тот год, вместе с Синяевой и Прохорычевым мы отправили в семьи благодаря социальным сетям 47 детей. Причем семь из них – с синдромом Дауна.

Мне кажется, что вот этот формат, наверное, и надо оставить. Потому что всякая жесткая юридическая ситуация может снова отправить меня, например, в больницу Буянова. Что-то я больше не хочу пока туда. Вот. Поэтому будем работать пока так.

Говорят, что ребенок, выросший в детском доме или в неполной семье, с большой вероятностью не сможет создать свою и навряд ли станет хорошим папой. Известный общественный деятель Александр Гезалов о своем детдомовском детстве написал книгу, стал международным экспертом по вопросам социального сиротства и отцом четверых детей – дочерей Александры (1996 г.р.) и Аграфены (2013 г.р.) , сыновей Федора (2009 г.р.) и Тихона (2011 г.р.). Александр рассказал «Бате» о своем долгом пути от детдома до семьи, о счастье быть папой и о благодарности отцу, имени которого он даже не знает.

Дело в том, что подсмотреть опыт жизни в семье очень сложно. А когда у тебя нет этого опыта, когда ты не обладаешь этим информационным ресурсом, не знаешь, за что отвечает мама, за что отвечает папа, конечно, сложно это в себе вырастить. И у меня первое соприкосновение с семьей не получилось. Были трудности и в общении с родственниками девушки, были проблемы с жильем, работой, пропиской, статусом… Как сейчас я понимаю, я пытался решить напором некие вопросы, которые напором как раз не решаются.

Для того чтобы придти к осознанию необходимости семьи и как-то устроиться, мне потребовалось 40 лет. Как 40 лет ходил по пустыне Моисей, вот и я 40 лет ходил по российской пустыне, набираясь каких-то важных для себя знаний.

Мне очень хорошо тогда помогало советское кино. Мне нравились фильмы «Цыган», «Пацаны», «Мужики». То есть, когда где-то подсматриваешь чужую жизнь, какая-то прокачка происходит. Потом ты сталкиваешься с реальностью и понимаешь, что какие-то представления у тебя все-таки есть.

И вот второй мой опыт семейной жизни — с Анной Владимировной, он как-то состоялся.

У меня был настрой на семью. И, может быть, еще образования помогли, в том числе актерское, которое дает умение надевать маску, жить в предлагаемых обстоятельствах. Но перенос на себя персонажа возможен, только если ты знаешь, что есть некая задача, сверхзадача, когда тебе понятен лейтмотив. И вот мой лейтмотив – что я ответственный отец. Я вжился в эту роль – где-то, может быть, искусственно изначально… Но в итоге пришел к тому, что я многодетный отец и у меня есть все вот эти товарищи.

Старшей дочери сейчас уже 20 лет. Мы всегда общались, но только благодаря второй семье я понял, как ей тяжело без меня. Потому что теперь я вижу, как, например, сын Федя пишет мне смски, плачет, грустит, когда я уезжаю в командировки.

Дочка приезжает к нам, помогает, играет и гуляет с младшими, дети дружат, в скайпе общаются. С дочкой мы встречаемся, я, как могу, участвую в ее судьбе, мы говорим о ее будущем. Я чувствую за нее ответственность, поэтому у нас контакт был, есть и будет.

Детский дом не учит ответственности. Он учит как раз обратному. И не всем удается пересилить в себе эту инфантильность, заложенное там восприятие мира, желание делегировать решение всех своих проблем кому-то другому. Мне жизнь розовые очки содрала быстро: я когда попал в одну ситуацию, в другой переплет, в третий, понял, что, блин, надо держать кулаки, надо быть все время в тонусе, оценивать последствия своих действий.

Наклонная простая – из детдома скатиться в тюрьму. Большинство из тех, с кем я был в учреждениях, пошли по этому пути. Легко с детдомовских харчей перейти на тюремную баланду, которую тебе подготовила система. Сложнее – научиться самому готовить и картошку, и суп, мыть посуду, трудиться.

И немногие представляют, насколько надо подняться над обстоятельствами, как много всего надо не замечать и как плевать на мнения других людей, которые желают тебе вовсе не того, чего бы ты сам себе пожелал (все воспитатели в детдоме прочили мне тюрьму!), чтобы сделать свой выбор и пойти по пути наибольшего сопротивления и состояться.

Я так скажу: сейчас очень много не тех «успешных» людей. У меня непрестижная работа, достаточно скромная квартира, и я считаю, что вот они – мои ценности ушастые. Ценность – это когда они тебе говорят «папа».

Общая тенденция сейчас: отцы либо в поле, либо в танке. На заработках, в решении глобальных политических вопросов – где угодно, но не с детьми. Они не успевают детям отдавать. А надо быть и тут, и там.

Наверное, я неплохой отец. Нельзя сказать, что какой-то прям идеальный, потому что у меня большая общественная нагрузка, много поездок… Но я считаю, что главное – создать у детей образ отца для будущего, чтобы они понимали, что это иногда и непросто, но ответственно и важно.

Сейчас все хотят лайта и лайков. А отцовство – это труд. Когда человек играет на фортепиано, у него каждое полушарие начинает работать на свое развитие, и год занятий на фортепиано увеличивает количество мозговых извилин на 25 процентов. Вот то же самое и отцовство – трудно, ремонты, рваные штаны, заботы, хлопоты…

Мы периодически что-то вместе делаем, и я обязательно даю им поучаствовать, если мы что-то чиним, готовим. У нас есть такой листочек, на котором написано, у кого какие обязанности, у каждого своя зона ответственности. Дети видят: папа зарабатывает деньги, пылесосит, моет посуду, дарит маме цветы; мама готовит, убирает, читает им книжки, разговаривает с бабушкой по телефону… Обычная жизнь – но у них откладываются в памяти эти картинки. Ребенок, повзрослев, будет оборачиваться и вспоминать.

Сейчас я чувствую, что как отец вырос. Детей надо кормить, поить, одевать, воспитывать, участвовать в их жизни — и это отдание для меня ценно. Мне 47 лет, и я понимаю, что мы все не вечны, и надо успеть как-то вложиться в детей, передать им знания, опыт, ориентиры. Потому что именно отец и мать закладывают в них жизненный огонь, будущее желание созидать.

С матерью мы общаемся иногда, я сам ее нашел, но, к сожалению, я ничего не знаю о своем отце – она не говорит. И я догадываюсь, почему. Он азербайджанец, и если бы узнал, что она бросила детей, он мог бы очень резко на это отреагировать.

Я хотел бы понять, кто мой прародитель – не сличить внешне, а именно увидеть корни. Во мне есть эта норма почитания родителей, поэтому для меня это всегда было важно.

Я считаю, что состоялся благодаря отцу, я чувствую в себе задатки, заложенные именно им. Это и самооценка, и критическое восприятие, и аналитика. Я чувствую, что через стены детского дома, связь с отцом несмотря ни на что пробилась. И я благодарен отцу. И дети мои будут благодарить, дедушек, бабушек, хоть даже имени деда не знают.

А обиды нет. Когда ты живешь в детдоме, ты не понимаешь эту историю, живешь в своих каких-то иллюзиях. А когда выходишь, понимаешь – ты один. И единственный путь чего-то достичь – прощение всех. Ведь это самая главная проблема: когда человек огорчен, обозлен – это поражение личности. Вот эта горечь приводит к различным страшным последствиям…

Я не знаю, жив отец или нет. И я не представляю нашу встречу, не хочу никаких санта-барбар, не мечтаю что-то эмоционально пережить. Я живу и об этом не думаю, только где-то в крайнем уголочке сознания присутствует мысль, что было бы хорошо… Есть нацеленность на свою жизнь. Потому что я сам уже древо, а он, к сожалению, уже нет. Корень оторвался, появилась новая веточка привитая…

В жизни всякое может быть, жизнь сложная, связи разрываются, люди ошибаются… У Высоцкого есть такая песня: «Материнство не взять у Земли, Не отнять, как не вычерпать моря. Кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она затаилась от горя». Вот у нас все время что-то затаивается: наши корни, наше родство, наше прошлое. Но вне зависимости от обстоятельств, мы можем, как птица феникс, возрождаться. И я реально ощущаю на себе, что, пройдя все эти непростые пути, я возродился и сам народил.

Говорят: «то, что нас не убивает, делает нас крепче». Я все время проходил по тоненькой грани, удерживал баланс между черным и белым. У меня были внутренние фильтры, где сказать нет, а где да. Но вот насколько какой-то конкретный человек готов принимать жизненно важные решения, это всегда большой вопрос. Я бы, честно говоря, такую судьбу, как у меня, никому не пожелал. С точки зрения пережитых моментов. А с точки зрения отцовства – да, я счастливый родитель!

Записала и подготовила Александра Оболонкова.

Александр Гезалов занимается проблемами сирот и другой социально значимой деятельностью. В этом году ему исполнилось 48 лет, у него семья: жена, четверо детей и собака. Он один из руководителей социального центра в Донском монастыре. По его нынешней жизни и не скажешь, что все его детство прошло в детдоме. Но это на первый взгляд. Недавно у Александра вышла книга «Соленое детство», в которой он рассказал о том, как расти в системе. Об этой книге, сиротах и семье наш разговор с Александром.

– Честно говоря, я в небольшой растерянности, поскольку обычно мы начинаем интервью с родителей, говорим о том, что они дали человеку в жизни. Однако вместо родителей у вас был детдом.

– Я даю много интервью. И самый частый вопрос: почему я не стал тем, кем становится большинство выпускников детдома?

Ответ, возможно, покажется не вполне логичным. Однако, прежде всего, причина в повышенном внимании к внешней среде. Умении замечать не только крупные мазки, но и мелкие детали. Все потому, что для ребенка в детдоме это основной метод обучения. Сейчас это очень помогает в работе. Приезжая в какую-нибудь колонию, с которой мы работаем, я замечаю, сколько лампочек не горит, что необходимо поменять, что поправить. Уже после беглого осмотра я могу выдать точные цифры того, что необходимо. Но основные детали, которые я на-учился подмечать, – в людях.

Через детдом их проходят тысячи. Ты учишься определять, какой человек перед тобой, какие у него глаза, как он себя ведет, что у него с семьей. Это черта свойственна многим детдомовцам. Домашнего ребенка постоянно переключают с одной активности на другую, вовлекают его в этот процесс. Здесь ты постоянно общаешься со своими «сокамерниками» и посторонними людьми. Ты постоянно включен в процесс «некачественного взаимодействия», от которого, кроме наблюдения, ничего получить не можешь.

Я даже описал это в своей книжке. Наклоняется к тебе незнакомый дядя с вопросом: «Ну, как тебе тут?» Хочется ответить: «А ты-то сам как думаешь?» Огромное количество нетактичных, не-этичных вопросов, нарушающих личные границы. Спрашивают про фамилию, язык, маму… И до сих пор это очень распространенная ситуация. Остается только наблюдать и делать выводы. Тысячи людей, десятки тысяч наблюдений – четкие выводы. Я читал американское исследование о том, что сироты по уровню знаний выше любого психолога, потому что их психологические изыскания и аналитика выше практики любого психолога.

Но если ты используешь эти наблюдения для получения каких-то навыков, как, скажем актеры, – это одно. Когда же тебе в принципе эти знания не нужны ни для чего конкретного, это изменяет твою картину мира.

– Возможно, психологи могли бы помочь изменить что-то в этой картине?

– Чем может помочь психолог? Его задача «вскрыть» проблему. А что тут вскрывать?

Мне кажется, я всегда мысленно что-то пишу. Или смотрю фильм - прокручиваю перед мысленным взором невидимую пленку, на которой события, лица, судьбы разных людей. И большое желание - достать все это "изнутри" и показать всем.

Люблю наблюдать за людьми. Например, в автобусе разглядываю кого-то и замечаю на руке наколку "Валя". Вглядываюсь в лица состарившихся людей, тех, кто уже начал ветшать. Смотрю на детей, идущих рядом с родителями. Всматриваюсь в ночные окна, пытаясь представить, что там, за шторами… Зачем мне это, почему?.. Не знаю.

Зачем я, уступив своему невнятному желанию взялся за перо, чтобы рассказать о своем "соленом" детстве?.. Тоже не знаю.

Мне бы очень не хотелось, чтобы, читая эти строки, вам показалось, что я хочу разжалобить кого-то, чтобы меня кто-нибудь пожалел. Нет. А хотелось бы, чтобы, прочитав воспоминания о "соленом" детстве, у кого-то дрогнуло сердце. Может, этот кто-то вспомнит о своих детях. Где они, что с ними? Или, встретив ребенка из детского дома, вы будете готовы не только "жалеть", а искренне помочь такому ребенку. Всего-то и надо - поучаствовать в его судьбе. Часто до этого не доходит, "дядина-тетина" конфета уже считается участием… И где та золотая середина, когда, оказав помощь и содействие си-роте, нужно вовремя отойти, дать ему самому шанс и возможность сделать первый самостоятельный шаг в жизни. Он-то чаще всего не понимает, что ваша помощь не может длиться вечно и только он сам может помочь себе…

О себе и товарищах моих, их судьбах я старался писать максимально правдиво, так как считаю, что важно написать именно правду. Может, правда расставит все на свои места спустя годы, хоть как-то облегчит нынешние сиротские страдания (хотел убрать эту фразу, но это тоже правда). Многих из моих друзей уже нет в живых.

Детство бывает разное, и зависит оно только от родителей. Только они ответственны за детство своих детей.

Мне не хотелось бы, чтобы эта книга звучала обвинением родителям, не о них речь, для них скорее - "не суди да не судим будешь". Но детские дома есть и будут существовать еще очень долго, и надо суметь помочь детям-сиротам обрести себя, понять мироустройство и найти в себе мотивы Надежды, Веры и Любви. Все это как "живая вода" их раненым душам. Любите этих и всех детей, и они будут счастливы. Хотел бы, чтобы мои воспоминания прочли педагоги, работающие с детьми-сиротами в детских домах. У меня не будет советов и предложений, как быть. В этих воспоминаниях просто рассказывается, как было, было у меня и моих друзей, лишенных родительской любви, семьи и получивших взамен "системное воспитание". Спустя годы могу назвать детский дом одним этим словом - "система". Может, кому-то из педагогов эти воспоминания помогут понять эту систему, разобраться в хитросплетениях взаимоотношений всех участников "процесса".

Детские дома отстают от быстро меняющегося зремени "внешнего мира" из-за их закрытости от об-щества, внутреннего "порядка". Маневрировать "во времени" сиротам значительно тяжелее, чем детям домашним. Суметь оценить детей, их старания и желание жить максимально счастливо, как это только возможно в детском доме, содействовать им в этом и помогать в дальнейшем - это так важно. Дети, любые дети хотят радости и тепла… Надо постараться помочь им обрести это тепло.

Все вспомнить!

Петрозаводск. Вечер.

Прогулял собаку (о ее судьбе напишу чуть ниже), подышал воздухом, будто перед погружением. Посетил собор Александра Невского, пошептал молитву. Готовлюсь. Знаю, что именно сегодня писать о детдомовском детстве.

Долго выбирал музыку, под которую будет л работать, выбрал песни из кинофильмов Рязанова-под них жил, значит, и вспоминать под них… Потом поставлю Марка Бернеса, он мне близок, очень… Жизни, как песни, разные.

Не думал, что так нелегко вспоминать прожитое, пережитое… А что в жизни просто? Важно начать…. Нет, поставлю Бернеса раньше, предсмертный диск, очень уж голос печальный…

Да, именно Петрозаводск и никак иначе. А ведь могла быть, например, Москва. Или Суздаль, Владимир, Судогда, Собинка - в общем, вся Владимирская область. Именно там прошло мое странное дет-ство. Там меня кидало, мотало из одного детского дома в другой…

В 1990, после трехлетней службы на флоте, мне было все равно, куда ехать. Меня не ждали - везде. Можно было выйти на любом полустанке. Я вышел в Петрозаводске. О чем не жалею. Эдакая странная свобода, свобода выбора свободы…

Отказник

Фраза "все мы родом из детства" и про меня и не про меня. Не было у меня детства, того, что бывает у всех. Сладкого, веселого, беззаботного, с Мамой и Папой. Я знаю лишь того, кто меня создал. Он там, наверху… Так легче. Представить тех, кто меня родил и оставил, трудно, мучительно трудно… За что?

Кажется, что помню себя совсем маленьким, как ни странно, - только что родившимся, понимающим, что меня оставляют в роддоме. Я спрашиваю глазами: как мои дела? Что-то белое, которому неловко смотреть мне в глаза. А "оно" все причитает: "Мама придет, мама придет…"

Эта странная фраза врезалась в меня, как в пароход торпеда. Куда и зачем от меня уходить моей маме? "Белое" уже знает, что мать не придет. Знаю и я. Но "их" так научили говорить "правду", чтобы ребенок не ерзал, не плакал - молчал, как перед расстрелом.

Потом я очень долго не слышал эти четыре буквы, очень долго: М, А, П, А. И нелепо потом звучал вопрос в детских домах: ты любишь свою маму? Какую маму? Чью маму? Покажите мне ее, может, я и дам ответ… К чему эти иллюзии о маме, которой нет рядом? Иллюзии мешают жить… Уже потом, выпуска-ясь из детского дома, ковыряясь в "отпускных документах, я встретил мятые строки корявой записки: "Отказываюсь от сына, потому что не могу…" Жалею, что бросил на ветер этот желтый бумажный листок, как когда-то был брошен сам. Видимо, гены - все бросать… Наверное, я тогда пожалел мать… Но по незнанию я много чего выкинул в жизни. Теперь на руках лишь одна ламинированная справка: жил в детском доме, печать. И ничего более…

Печать на всю жизнь.

Поискав в наших головах насекомых и поставив диагноз - педикулез, меня и сотоварищей отправили в Гусь-Хрустальный - красивый русский старинный город - город подпольного хрусталя.

В каждом новом детском учреждении всех и всегда почему-то интересовала моя фамилия. Меня спрашивали, знаю ли я азербайджанский. Это было нелепо, ведь известно, что я родом из роддома. Я и русского- то толком еще не знал. Но спрашивали, не задумываясь. Порой просто из праздного любопытства. Так заглядывают иногда в аквариум, чтобы спросить, как зовут рыбку. Но я же не рыбка, хотя… Одно время я даже хотел сменить фамилию - на Колокольцева, например…

Сад-огород

Наш "сад-огород" находился возле рынка. Мы занимались тем, что стояли около забора и жалобно смотрели на прохожих - уже тогда мы начинали "сиротствовать", зная, что ждать участия нам больше неоткуда. Иногда нам кое-что подавали. Больше всех перепадало мне, видно, "красиво" делал глаза. Прохожие пихали нам в кармашки семечки, конфеты, соленые огурцы… И в дальнейшем "сиротство" часто спасало, помогало выжить. И можно ли винить детей, которым самим приходится искать страну радостного, "сладкого" детства?

Воспитатели, они же "воспы", частенько собирались в беседке, курили "Беломор" и говорили о том о сем. Я, притаившись поблизости, подслушивал, за что мне иногда доставалось. А мне было интересно, о чем говорят взрослые тети, у которых столько личных проблем на работе и дома. Чтобы меня не поймали в очередной раз, я заползал под беседку и, лежа на земле, подложив под голову руки, слушал "кинорадио".

Александр Самедович Гезалов родился 3 декабря 1968, в пос. Тума Рязанской области, СССР) - русский православный общественный деятель, тренер-эксперт Общественной палаты РФ по вопросам строительства гражданского общества и социального сиротства, международный эксперт по социальному сиротству стран СНГ (Россия, Украина, Казахстан), эксперт Совета Федерации РФ, помощник первого заместителя председателя Комитета Государственной думы Федерального собрания РФ по вопросам семьи, женщин и детей депутата Баталиной О. Ю, эксперт Фонда поддержки детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, член Совета по вопросам детей-сирот и детей, оставшихся без попечения Министерства образования России, эксперт Департамента социальной защиты населения города Москвы, эксперт более чем двадцати благотворительных фондов России и стран СНГ, эксперт всероссийских конкурсов "Города без сирот" 2012 года, "Каждый ребенок должен жить в семье" 2013 года, публицист, выпускник советского детского дома, автор книги «Солёное детство», руководитель социальных проектов в Москве.

..

Личность Александра Гезалова уникальна тем, что он не только смог выжить, пройдя бесчеловечную систему воспитания советского детского дома (из 13-ти выпускников его года на настоящий момент в живых остался он один), но и состояться как видный общественный деятель. Его опыт неоценим для выпускников детских домов, покидающих порог сиротских заведений в наше время. Его автобиографическое эссе «Солёное детство» стоит в одном ряду с романом Рубена Гальего «Белое на чёрном». Деятельность Александра Гезалова широко освещена в прессе и отмечена патриаршей и президентской наградами, он является постоянным участником теле и радио-программ. О нём снято три фильма, один из которых - «Онежская быль» - стал лауреатом международного конкурса «Радонеж» и неоднократно транслировался по всероссийским телевизионным каналам.

Александр Гезалов родился 3 декабря 1968г в посёлке Тума Рязанской области и с момента рождения был отдан в детский дом. Он прошёл суровую школу воспитания советских детских домов Владимирской области (г. Суздаль, г. Гусь-Хрустальный, г. Собинка, г. Судогда). После выпуска из детского дома в 1984г учился в ПТУ и в 1987 г. был призван на флот. С 1987 г. по 1990 г. служил на атомной подводной лодке торпедистом. В 1990 г. по пути из Мурманска в Москву сошёл с поезда в Петрозаводске по объявлению в газете о приёме в училище культуры с наличием общежития. С 1990г по 1994г учился в Петрозаводском училище культуры по специальности актёр и режиссёр народных театров. В 2007г закончил Петрозаводский государственный университет по специальности "социальная работа".

Поворотным событием в жизни Александра Гезалова стала встреча в 1995г с народной артисткой СССР Кларой Лучко. По настоянию Клары Степановны Александр создал в 1999г общественную организацию «Равновесие», которая по сей день оказывает помощь детям-сиротам, бездомным, осуждённым, многодетным. В 2000г он начал строительство в Петрозаводске храма Иоанна Богослова для духовного окормления детей с нарушением речи школы-интерната No 22. В 2004г храм был освящён. Также, принимал участие в строительстве храма Серафима Саровского в деревне Машезеро, часовни свв. Иулии и Анны на кладбище в посёлке Сулажгора, часовни Всех Скорбящих Радость в СИЗО No 1, часовни Георгия Победоносца в деревне Педасельга. За свою деятельность по строительству храмов Александр был награждён патриархом Алексием II в 2006г орденом Сергия Радонежского III степени.

С 2000 по 2009 годы Александр Гезалов возглавлял попечительский совет исправительных учреждений Карелии. Под его руководством попечительский совет был признан одним из лучших в России и отмечен несколькими ведомственными наградами. За деятельную поддержку осуждённых, подследственных и сотрудников исправительных учреждений Александр был награждён несколькими ведомственными наградами в том числе серебряной медалью за укрепление уголовно-исполнительной системы России.

Под руководством Александра Гезалова были воплощены сотни замыслов поддержки детей-сирот, бездомных, заключённых, в их числе: общественная столовая для бездомных Москвы и Петрозаводска, проект по усыновлению детей-сирот «Ищу маму», проекты по адаптации воспитанников и выпускников детских домов, ремонт камер в исправительных учреждениях, открытие учебных классов для подследственных подростков. В 2008г за деятельное участие в жизни социально незащищённых слоев населения России Александр награждён указом президента Российской Федерации Д. А. Медведева медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. В 2013 году Александр Гезалов награжден почетной грамотой Министерства Образования России за активное участие в деле развития семейных форм устройства детей-сирот в семьи, а также благодарственным письмом Государственной Думы РФ за участие в развитии и улучшении российского законодательства в сфере защиты прав детства и усыновления.

К последним проектам Александра Гезалова относятся: проведение тренингов и семинаров по социальной работе в регионах России: «Умный чемодан», «Дерево успеха», «Твои горизонты» и «Доброе зеркало», издание образовательных адаптационных комиксов для детей-сирот, детские адаптационные лагеря «Жёлтая подводная лодка» и «Пирс», издание методической литературы по острым социальным проблемам.

В 2002г вышло в свет эссе Александра Гезалова Солёное детство, в котором он рассказывает о своей жизни в детском доме. Кроме того Александр постоянно выступает на федеральных радио и телепрограммах, является автором многих статей и публикаций, в 2005г о нём был снят документальный фильм «Онежская быль» режиссёром Сергеем Левашовым. Фильм стал лауреатом всероссийского и международного конкурсов православных фильмов. В 2008г телеканал «РТР» снял фильм «Обретая корни» о деятельности общественной организации «Равновесие». В 2009г телеканал «Мир» снял фильм «Все мы родом из детства» о судьбе выпускника детского дома, главным героем которого стал Александр Гезалов.

Александр Гезалов является шеф-редактором нескольких известных интернет-ресурсов, таких как sirotinka.ru , gezalov.net , uspeshnye-siroty.ru , klara-luchko.ru .

НИ ОДИН РЕБЕНОК НЕ ДОЛЖЕН ДОЙТИ ДО ДЕТСКОГО ДОМА

Добрый день, уважаемые зрители телеканала «Союз». Сегодня мы беседуем с Александром Гезаловым, международным экспертом СНГ по социальному сиротству. Добрый день, Александр.
- Добрый день.

Александр, мы встречались чуть больше года назад, и в той беседе Вы предстали этаким «Дон Кихотом», который провозглашает, отчасти очень утопические идеи, которые кажутся совсем нереализуемыми.

За этот год я наблюдал за Вашей деятельностью, я наблюдал за изменениями, которые происходили и в органах исполнительной власти, и законодательной власти, и кажется, что лёд тронулся. Мы хотели бы сегодня, чтобы Вы рассказали, что произошло за этот период.

Но начать я хотел бы с очень важного проекта, который Вы в том году запустили, вместе с режиссером Ольгой Синяевой. Я говорю о фильме «Блеф, или С новым годом!», он вышел осенью прошлого года и вызвал очень широкий резонанс. Расскажите, пожалуйста, в чем цель этого фильма, каков был замысел, и почему он Вам кажется таким важным?
- Действительно, «год прошёл как сон пустой, царь женился на другой». Время прошло быстро и, действительно, насыщенно. Я 15 лет занимаюсь на практике проблемами сиротства, а фактически 45 лет занимаюсь этой тематикой, но могу сказать, что более интенсивного года в своей жизни я не помню. За этот год произошло столько, сколько не происходило в те десятилетия.
Это связано не только с тем, что принят закон Димы Яковлева 28 декабря, но и случился реальный поворот. В том числе это касается и общественных, и государственных структур в отношении вопроса: «А что же нам делать теперь?»

Фильм был резонансным, потому что он вышел на экран к годовщине этого закона. Естественно возникли всевозможные коллизии и, в том числе, запреты фильма. Разделились и мнения: говорили, что этот фильм заказной, манипулятивный и так далее.

- Некоторые говорили, что он очерняет систему?
- Да, но на самом деле этот раскол нам нужен, потому что у нас как-то о жизни детей-сирот мало кто знает. Знают, что они живут, что питаются, что у них праздники, а что происходит с ребенком внутренне, об этом мало кто подозревает. Поэтому этот фильм сломал стереотипы людей, а многие эти стереотипы не хотели терять.

Сейчас я получаю достаточно много писем, где люди говорят, что посмотрев фильм, они находятся в некотором ступоре и прострации. Спрашивают, что делать, почему у нас до сих пор это есть.
Я могу сказать, что действительно многое делается. Можно, конечно, критиковать постоянно, тыкать пальцем в глаз, но, на мой взгляд, реальные изменения произошли.

Сейчас заговорили обо всем том, о чем я говорил последние 15 лет. Готовят постановления о том, что детские дома должны быть малокомплектными, что они должны быть по сути семейными. Обо всем этом активно говорят, в том числе и президент. Это как раз, на мой взгляд, те изменения, которые год назад были невозможны.

Правильно ли я понимаю, что то, за что вы боретесь, это изменение взгляда на жизнь детей-сирот? Надо не обеспечивать хорошую жизнь в детских домах, а устраивать их в семьи?
- Да, это абсолютно верно, ребенок не должен в детском доме находиться долго.
В американской практике он находится в той или иной форме детского дома всего три месяца, а у нас дети находятся там годами, иногда десятилетиями, поэтому реально у фильма «Блеф, или С новым годом!» задача такая: донести мысль о том, что ни один ребенок не должен дойти до детского дома.

Для этого сейчас есть всё: есть и законодательная база, есть и организации, и практика, которая позволяет качественно его встроить в семью так, чтобы не было возвратов.

Это сейчас делают и Мария Феликсовна Терновская, и Алексей Рудов, и Галина Красницкая, и Елена Ольшанская, и многие другие — те, кто в этой практике уже годами. Поэтому сейчас то, что мы делали часто подпольно, то, что мы часто делали в противовес, находит серьезный отклик.

- Чтобы уменьшить количество детей в детских домах можно идти двумя путями:
Первый - это не допускать их попадания в детские дома. Второй - содействие скорейшему усыновлению.

Давайте по порядку, поговорим о первом этапе. Вы активно пропагандируете помощь неблагополучным семьям, вы считаете, что пусть лучше ребенок живет в неблагополучной семье, чем в хорошем детском доме.

Давайте всё-таки поясним, что за этот год произошло, насколько удалось такую систему помощи неблагополучным семьям обеспечить.
- На самом деле очень трудный вопрос. Постоянно и меня, и авторов фильма обвиняют в том, что мы «двигаем» ювенальную юстицию и патронат этим фильмом, что на самом деле не так.

Мы боремся за права, за качество жизни детей, а соответственно эти права должны быть регламентированы: ребенок либо живет в родной семье, а если там совсем ситуация плохая, ребенка на время помещают куда-то. С семьей в это время работают, а потом ребенок поступает обратно в семью. Где здесь ювенальная юстиция?
Ювенальная юстиция - это подростковые суды, это примирительные суды, это скамья примирения и так далее.

Что можно сегодня делать? Есть такой замечательный опыт в Пермском крае, когда детей помещают на время в сельские хозяйства, где есть коровы, лошади, куры и так далее. Это своего рода терапия - ребенок живет в нормальных условиях, семья знает, где он. А с семьей в это время работают.

Сегодня у нас есть сложности в том смысле, что у нас нет качественно проработанного законодательства. Семейный кодекс у нас не совсем правильно обустроен, и, например, когда говорят о ювенальной юстиции, не многие задумываются, что органы ПДН могут изъять из семьи ребенка, без документов. А ПДН - это организация по борьбе с безнадзорностью, с беспризорностью, которая регламентирует работу с детьми на улицах городов. Поэтому у нас очень часто дети попадают в детские дома совершенно незаконно. Они изымают ребенка из семьи, отправляют его в детский дом, нарушив законодательство.

Это тоже можно очень просто решить. Если органы полиции изымают ребенка из семьи, можно позвонить в полицию, потому что это совсем отдельная структура, и за незаконность действий они должны понести наказание, потому что нарушается и конституция, и семейный кодекс.

Если сегодня есть семья, бедно живущая, которая в чем-то нуждается, то это не является фактором изъятия ребенка из семьи, поэтому сегодня, в том числе и суды не дают положительного решения о лишении родительских прав.

Год назад я инспектировал конкурс: «Каждый ребенок должен жить в семье». Просматривая работы, я видел, что начинает появляться понимание. Никто не хочет детских домов, потому что все от них уже устали. Потому что это и криминал потом, это и трудности в рамках системы, это реально дорогой проект для государства и вторичное сиротство.

Возникает такой момент, что государство, особенно люди на местах понимают, что лучше поддержать семью, чем создать детский дом, с которым можно нахлебаться много чего. Недавно в Самарской области два мальчика из детского дома умерли от передозировки героина. Одному мальчику было 10, другому 14. Не проснулись утром.

Зачем нам такая система, в которой умирают маленькие дети? Их надо было оставить в семье, сохранить, помочь, восстановить, возродить, но никак не отправлять в эту систему, где тоже нет никаких гарантий, что с ним что-то не произойдет.

Например, ко мне можно обратиться, как к помощнику депутата Государственной думы, и мы можем этот вопрос решать, потому что я имею возможность влиять на эту ситуацию.

Всё-таки давайте конкретизируем, какие проблемы и трудности имеются в виду? Как говорится, дьявол кроется в деталях…
- Возьмем, к примеру, семью, в которой 5-6 детей, отца нет. Она находится в трудной жизненной ситуации, у них недостаточность питания, давно не сделан ремонт, отсутствует какая-то необходимая мебель, дети не выезжают на юг, не имеют возможности приобрести школьную литературу. Вот это всё не должно быть фактором того, чтобы из семьи изымали ребенка.
Этот фактор для нас - стимул, чтобы, наоборот, помочь. Бедность сегодня является причиной, при которой у нас часто в детских домах находятся дети от бедных родителей. Часто родители из-за своей инфантильности и незнания прав просто не борются за своих детей.

- На каких основаниях органы опеки должны выделять средства на то, чтобы поклеить обои?
- А органы опеки не должны этим заниматься. Во-первых, этим должны заниматься органы социальной защиты. Во-вторых, есть добровольческие организации, которые осуществляют всевозможные поддерживающие программы.

Главное, чтобы органы опеки, понимая, что появился такой фактор, могли обратиться к сервисам, к тем организациям, которые это могут реализовать, выделить ресурсы для ремонта квартиры. Главное, что они боролись за семью, а не за то, чтобы быстренько изъять и забыть, что там происходит.

Может быть, надо где-то и продуктами помочь, может еще чем-то, потому что не все семьи обладают материальным ресурсом, чтобы как-то стоять стойко на ногах.

У всех есть трудности, просто у кого-то они стали совсем серьезными, и в этот момент нужно этой семье помочь, поддержать, пригласить людей, которые могли бы помочь. Я приведу простой пример: я многодетный отец, отправил своих на юг, имея такую возможность. В этот момент мне нужно ремонтировать двухкомнатную квартиру, которая после того, как мы её получили от дедушки, была не совсем в приличном виде.

Я уверен, что если бы пришли органы опеки и посмотрели, какая там обстановка, они должны были бы изъять не только меня, но и детей. Я две недели делал собственными усилиями ремонт и отремонтировал квартиру полностью. Хотя я, например, объявлял о том, что приглашаются добровольцы помочь отремонтировать квартиру…

- Если отклика нет, значит, и нет потребности такой, с точки зрения приложения сил волонтеров?
- Они все бегут на праздники в детские дома, бегут кого-то потискать. А бывает конкретная ситуация - если вы сейчас мне не поможете, через какое-то время вы придете уже к моим детям в детский дом. Да придите вы ко мне пораньше, помогите что-то сделать. У нас, многодетных, учитывая, что государство часто реально не совсем помогает этим категориям, множество проблем.

- Но с другой стороны, ваши дети - ваши проблемы.
- Те, которые говорят, мы к ним не обращаемся, могут продолжать ходить в кафе, рестораны, летать на Бали, покупать дорогие цацки. Я обращаюсь к тем, кто понимает, что такое многодетная, что такое трудная семья.

Это скорее обращение не ко всем гражданам, это обращение к отдельно взятым людям, которые этим интересуются. К примеру, недавно мы собирали деньги на автобус многодетной семье. Я получил массу негативных отзывов, что они восемь детей нарожали. Но к вам и не обращались, чтобы вы помогали. Это просто некое сообщение для тех, кто хотят.

Мне кажется, что те, которые громко вякали, у них всё еще впереди. Тем, которые помогли, говорю: «Спасибо, ребята! Эта семья уже ездит на большом, красивом, комфортабельном автобусе, и они поедут на юг. Они восемь лет не могли никуда выехать, потому что не на чем было».

Хорошо, с первым уровнем мы разобрались, теперь давайте поговорим о сотрудниках детских домов. Ведь это сознание, психология этих людей, от них во многом зависит судьба детей. Насколько в последнее время вы находите понимание у них?
- Вопрос очень непростой, потому что всё-таки там люди работают, на мой взгляд, не за деньги, потому что там денег нет, зарплату платят маленькую. Те, кто там работают, имеют одну мотивацию: «Я там просто нахожусь, чтобы просто время переждать, перекоротать, дождаться старости». Есть те, кто действительно что-то делает, они реально помогают и включаются в этот процесс.

Например, до 1917 года все люди, которые поступали на работу туда, первое, что делали, это получали благословление, на то, чтобы пойти туда работать. Все подряд туда не попадали. И чаще всего учреждения эти были при Церкви.

Сегодня у нас это светские организации, и туда люди попадают разные, и в том числе люди, которые больше нигде не пригодились.

В этом смысле им тоже можно помогать, их можно тоже поддерживать, и для этого сейчас делается такая программа государственная, что лет через 5-7 в детские дома придут те специалисты, которые нужны ребенку. Не те, кто не имеет возможности работать в другом месте, а придут те, у кого в дипломе будет написано: «специалист по работе с детьми-сиротами».

На мой взгляд, это улучшит ситуацию, потому что это реальный человек, на которого, в том числе, можно возлагать некую ответственность и понимать, что он понимает, что он делает. Часто сотрудники детских домов не понимают, что нужно ребенку, находящемуся рядом, потому что у него потребности совсем другие, нежели потребности семейного ребенка.

В прошлой программе мы начали разговор, но тема настолько огромная, что она требует не одной программы. Я хотел бы поговорить сейчас о том, какие шаги предпринимаются законодательными органами власти. Мы говорили о том, что делается, чтобы не допустить попадания ребят в детские дома, но что делается для того, чтобы помочь им из детских домов выйти и обрести семью?
- Добрый день, уважаемые друзья! Как «Дон Кихот», который год назад говорил о том, что будут серьезные изменения, я хочу сказать, что через определенное время такого количества детских домов, как сейчас, не будет. Во-первых, потому что у нас есть демографическая яма, детей просто меньше. А во-вторых, появится институт профессиональной семьи, а те дети, которые не попадут в семью, будут находиться в совсем других малокомплектных группах.

Я заявляю об этом, потому что сегодня идет серьезное законодательное изменение, связанное с тем, чтобы улучшить эту ситуацию с точки зрения помощи будущему усыновителю.

В Москве к 2015 году не будет такого названия как «детский дом», это будет «центр семейного устройства детей в семью». Неважно будет ли это традиционное усыновление или семья будет профессиональной. Главное - семья.

Очень важен момент, что в ряде регионов люди, которые хотят принять в семью ребенка с ограниченными возможностями, получают единовременное пособие от пятисот до шестисот тысяч. Также благотворительные организации сегодня предлагают, например, благотворительный фонд «Ариэль» в Санкт-Петербурге так работает. Они помогают таким семьям.

Важно, на мой взгляд, то, что сегодня просто взять ребенка в семью нельзя, надо пройти школу приемных родителей обязательно, появляется система сопровождения, уже законно, с этого года, с сентября система начала работать.

Это очень быстрый скачок, в европейской практике на это ушло 10 - 15 лет, мы это прошли за 2 - 3 года.

- Кто будет осуществлять эту супервизию, опять же органы опеки?
- На самом деле, сегодня очень хорошо работает «гражданский» сектор. Например, в Москве есть Мария Феликсовна Терновская, центр «Про-мама», она сегодня обратно вернулась, директор 19 детского дома.

На мой взгляд, сегодня власть может заказывать услуги у общественных организаций, потому что сегодня там есть специалисты, которые могли бы проводить супервизию семьи, подготовку, сопровождение и так далее.

- Давайте поясним нашим зрителям, что же это такое - страшный термин «профессиональная семья»?
- На самом деле профессиональная семья - это семья, которая может принять ребенка, которого не берут другие семьи.

Здесь есть профессионалы, которые знают психологию детей, которые получают специальное образование.

- Но сейчас такой формы нет?
- Пока нет. Почему это важно? Потому что с психологией детей-сирот, и проблемами, которые у них возникают в рамках системы, не всякая семья может справиться. Необходимо, чтобы человек понимал трудности, проблемы.

Это уже отдельно взятая работа на территории семьи, эти люди больше никуда не ходят, они занимаются только этим. Это, на мой взгляд, очень важно, потому что у нас большое количество детей не попадает в семью, потому что люди не готовы, не знают и боятся.

Скажем несколько слов о тех законодательных инициативах, которые буквально недавно были озвучены, о том, как изменять систему детских домов?
- Готовится постановление Правительства, о том, что детские дома все станут семейного типа. А главное - это переформулировка цели деятельности детского дома. Не содержание и воспитание детей, а отправка в семью.

Это тоже новый вектор, потому что в уставах детских домов не написано, что они должны заниматься тем, чтобы отправлять ребенка в семью. Соответственно это постановление позволит изменить эту ситуацию, когда у нас есть детские дома, в которых иногда по 100 детей. Слава Богу, потому что трудно с этим всем работалось, потому что еще лет 10 назад на верхах об этом никто не говорил.

Соответственно с низов в рабочих группах, через средства массовой информации, через взаимодействие с конкретными депутатами, например, с Ольгой Юрьевной Баталиной мы всё-таки пришли к тому, что систему сразу нельзя поменять, так не бывает.

Например, для того чтобы сделать детские дома семейного вида требуется, чтобы детские дома были инфраструктурно готовы. Нужно менять Санпин и так далее, но в связи с тем, что у нас большинство региональных домов - это бывшие детские сады, как мы это сделаем, не очень ясно.

Например, чтобы изменить один такой детский дом, только на один проект изменения требуется порядка 5 миллионов рублей. Где у региона столько денег, чтобы перестроить все детские дома?

Одна из тем этих изменений, насколько я понимаю, это возможность обучения детей из детских домов в обычных школах. Ведь это было и раньше?
- Воспитанники детских домов учились в обычных школах. Я считаю, что это безграмотность некоторых наших руководителей. Надо разделять детский дом и школу-интернат. Дети из детского дома ходят в обычную школу и ходили, и здесь нет никакого «ура».

Ура - это то, что дети, которые находятся в школах-интернатах выйдут за цикличную систему обучения.

В том числе сейчас ставится потолок в пребывании в школах-интернатах семейных детей, потому что родители очень часто их спихивают туда на год, на два или на три.

Если комиссия ставит задачу реабилитировать и корректировать ребенка в течение года, то он там год и должен быть. Сегодня там находятся годами, а родители счастливы, я даже вижу, как они на мерседесах привозят своих детей. То есть, по сути, за счет детей они покупают себе мерседесы.

Этот потолок надо поставить, и это на самом деле хороший фильтр, потому что у нас очень много школ-интернатов живут за счет семейных детских домов, но от этого лучше детям не становится, возникает момент окклюзии, исключенности, поэтому в этом смысле, что они будут ходить в домашние, обычные школы, вот здесь — «ура». А детдомовские как ходили, так и будут.

Я знаю, что вы много делаете для успешной социализации выпускников детских домов, можно рассказать и про сайт «Успешные сироты», и про квартиру «Ступеньки» - проект.
- Одна из проблем благотворительности: у нас нет четко сформулированных программ, у нас есть куча добровольцев, которые несутся в детский дом, там что-то делают, но это никак не соотносится с реальными потребностями ребенка.

На мой взгляд, базовая потребность ребенка лежит в области получения уникальных знаний. У нас есть несколько проектов. Это тренинговая квартира «Ступеньки», которая в Москве работает, второй год у нас дети приезжают учиться, жить самостоятельно в этой квартире.
У нас есть тренинговый лагерь «Пирс», туда на две недели дети приезжают, и там мы им рассказываем про права, преподаем основы конфликтологии, учим готовке и так да
лее.

Следующий - это проект «Успешные сироты.ру» - онлайн навигатор, который помогает детям получить ответы на юридические вопросы. У нас там отвечают успешные выпускники детских домов, несколько из них священники, бывшие выпускники детских домов.

Есть несколько семинаров по подготовке детей к самостоятельной жизни. Это и семинар «Потертые ступеньки», «Умный чемодан». Сейчас я готовлю семинар, связанный с семейным пониманием жизни, то есть семинар, как я стал многодетным отцом. То есть этот весь путь — как состояться, как справиться с трудностями и не бояться родить несколько детей, и быть хорошим мужем.

В прошлой программе мы достаточно подробно говорили о Вашем проекте вместе с Ольгой Синяевой, о фильме «Блеф, или С новым годом!», о том, какую реакцию он вызывал в разных регионах, а я хотел спросить - Вы показывали чиновникам этот фильм, и какая была реакция?
- Так скажем, кто-то видел. Недавно я читал семинар в Пскове, где собрались специалисты органов опеки, детских домов, они сказали, что всё правда. Некоторые сказали, что сняли бы еще жестче, даже сами сотрудники. Они понимают, что действительно эта проблема уже стала национальной трагедией.

У нас в детских домах 100 тысяч, в школах-интернатах 20 - 30 тысяч, в приемных семьях порядка 500 тысяч, поэтому все понимают, что у нас реально детей без семьи очень много. Хотя реальных сирот у нас в России почти нет - порядка трех процентов всего их, в детских домах. На самом деле это вопрос, в том числе, и национальной безопасности, ведь если ребенок вышел из институциональной формы, то очень часто он не может создать семью.

Многие говорят, что необходимо менять и законодательство, в том числе, менять отношение к семье. Это говорят сами сотрудники детских учреждений, руководители, замминистра, министры региональные. Необходим единый орган, отвечающий за семейную политику, поскольку, несмотря на понимание «на местах», ничего не сдвинется, пока не будет воли и четкого понимания «сверху».

Александр, я бы хотел, чтобы Вы дали несколько советов нашим зрителям, потенциальным приемным родителям, потому что у многих, конечно, существует психологический барьер. В первую очередь он связан с тем, что зачастую жилищные условия просто не позволяют, и как показывает социологический опрос, 85 % даже не рассматривают возможность взять в семью ребенка. Как с этим быть, как менять психологию?
- Вы знаете, на самом деле это важный вопрос, потому что если вдуматься, у меня четверо детей, и мы живем в маленькой квартире, а есть люди, у которых нет детей, и они тоже живут в маленькой квартире. Но я живу в маленькой квартире со своими детьми, а они живут в маленькой квартире без детей.

У нас порядка 20 миллионов бесплодных пар в Российской Федерации. У нас некоторые люди хотят жить сладко и красиво, потому что это становится их жизненной позицией.

Что может быть еще более ценного в жизни, как другая жизнь, которую мы зарождаем тем, что берем в свою семью того ребенка, который сегодня особо никому не нужен? Соответственно, это должна быть такая базовая, гражданская, христианская потребность.
Как «Дон Кихот» я могу сказать, что все мельницы находятся в нас, и поэтому если мы хотим эти мельницы убрать и от них избавиться, надо посмотреть — может, мельницы и нет?

Поэтому надо просто иногда остановиться, как-то задуматься, почитать литературу, книги - «Солёное детство», «Чёрное на белом», посмотреть фильм Ольги Синяевой «Блеф, или С Новым годом!», немножко остыть, а потом принять решение, понимая, что, да, там трудно, мне будет трудно, но никто легкой жизни и не обещал.

Недавно я хоронил воспитанницу детского дома, которая в 20 лет выбросилась из окна, потому что она не захотела жить. В этом и моя вина, и наша вина, что когда-то мы её не приняли к себе, но Господь её примет, и соответственно, спросит, а кто рядом был, и те, которые рядом ничего не сделали, они с ней рядом точно не будут.

Поэтому если мы хотим, чтобы не было этих трудных жизней, чтобы дети хотели жить, пусть они будут хотеть жить рядом с нами, потому что, что может быть лучше, чем наше совместное движение куда-то. А куда движение? Наверх, вместе.

- Александр, большое спасибо за беседы и за вашу работу.
- Спасибо, до свидания.

Александр Гатилин, ведущий
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ

Александр Самедович ГЕЗАЛОВ: проза

Александр Самедович ГЕЗАЛОВ (род. 1968) - общественный деятель, публицист, писатель, эксперт Общественной палаты РФ по вопросам строительства гражданского общества и социального сиротства: | | | | | .

«СОЛЕНОЕ ДЕТСТВО»
Вторая часть рассказа "Преодоление".

Мне кажется, я всегда мысленно что-то пишу. Или смотрю фильм - прокручиваю перед мысленным взором невидимую пленку, на которой события, лица, судьбы разных людей. И большое желание - достать все это "изнутри" и показать всем.

Люблю наблюдать за людьми. Например, в автобусе разглядываю кого-то и замечаю на руке наколку "Валя". Вглядываюсь в лица состарившихся людей, тех, кто уже начал ветшать. Смотрю на детей, идущих рядом с родителями. Всматриваюсь в ночные окна, пытаясь представить, что там, за шторами... Зачем мне это, почему?.. Не знаю.

Зачем я, уступив своему невнятному желанию взялся за перо, чтобы рассказать о своем "соленом" детстве?.. Тоже не знаю.

Мне бы очень не хотелось, чтобы, читая эти строки, вам показалось, что я хочу разжалобить кого-то, чтобы меня кто-нибудь пожалел. Нет. А хотелось бы, чтобы, прочитав воспоминания о "соленом" детстве, у кого-то дрогнуло сердце. Может, этот кто-то вспомнит о своих детях. Где они, что с ними? Или, встретив ребенка из детского дома, вы будете готовы не только "жалеть", а искренне помочь такому ребенку. Всего-то и надо - поучаствовать в его судьбе. Часто до этого не доходит, "дядина-тетина" конфета уже считается участием... И где та золотая середина, когда, оказав помощь и содействие сироте, нужно вовремя отойти, дать ему самому шанс и возможность сделать первый самостоятельный шаг в жизни. Он-то чаще всего не понимает, что ваша помощь не может длиться вечно и только он сам может помочь себе...

О себе и товарищах моих, их судьбах я старался писать максимально правдиво, так как считаю, что важно написать именно правду. Может, правда расставит все на свои места спустя годы, хоть как-то облегчит нынешние сиротские страдания (хотел убрать эту фразу, но это тоже правда). Многих из моих друзей уже нет в живых.

Детство бывает разное, и зависит оно только от родителей. Только они ответственны за детство своих детей.

Мне не хотелось бы, чтобы эта книга звучала обвинением родителям, не о них речь, для них скорее - "не суди да не судим будешь". Но детские дома есть и будут существовать еще очень долго, и надо суметь помочь детям-сиротам обрести себя, понять мироустройство и найти в себе мотивы Надежды, Веры и Любви. Все это как "живая вода" их раненым душам. Любите этих и всех детей, и они будут счастливы. Хотел бы, чтобы мои воспоминания прочли педагоги, работающие с детьми-сиротами в детских домах. У меня не будет советов и предложений, как быть. В этих воспоминаниях просто рассказывается, как было, было у меня и моих друзей, лишенных родительской любви, семьи и получивших взамен "системное воспитание". Спустя годы могу назвать детский дом одним этим словом - "система". Может, кому-то из педагогов эти воспоминания помогут понять эту систему, разобраться в хитросплетениях взаимоотношений всех участников "процесса".

Детские дома отстают от быстро меняющегося зремени "внешнего мира" из-за их закрытости от об-щества, внутреннего "порядка". Маневрировать "во времени" сиротам значительно тяжелее, чем детям домашним. Суметь оценить детей, их старания и желание жить максимально счастливо, как это только возможно в детском доме, содействовать им в этом и помогать в дальнейшем - это так важно. Дети, любые дети хотят радости и тепла... Надо постараться помочь им обрести это тепло.
Все вспомнить!

Петрозаводск. Вечер.

Прогулял собаку (о ее судьбе напишу чуть ниже), подышал воздухом, будто перед погружением. Посетил собор Александра Невского, пошептал молитву. Готовлюсь. Знаю, что именно сегодня писать о детдомовском детстве.

Долго выбирал музыку, под которую будет л работать, выбрал песни из кинофильмов Рязанова-под них жил, значит, и вспоминать под них... Потом поставлю Марка Бернеса, он мне близок, очень... Жизни, как песни, разные.

Не думал, что так нелегко вспоминать прожитое, пережитое... А что в жизни просто? Важно начать... Нет, поставлю Бернеса раньше, предсмертный диск, очень уж голос печальный...

Да, именно Петрозаводск и никак иначе. А ведь могла быть, например, Москва. Или Суздаль, Владимир, Судогда, Собинка - в общем, вся Владимирская область. Именно там прошло мое странное детство. Там меня кидало, мотало из одного детского дома в другой...

В 1990, после трехлетней службы на флоте, мне было все равно, куда ехать. Меня не ждали - везде. Можно было выйти на любом полустанке. Я вышел в Петрозаводске. О чем не жалею. Эдакая странная свобода, свобода выбора свободы...

Отказник

Фраза "все мы родом из детства" и про меня и не про меня. Не было у меня детства, того, что бывает у всех. Сладкого, веселого, беззаботного, с Мамой и Папой. Я знаю лишь того, кто меня создал. Он там, наверху... Так легче. Представить тех, кто меня родил и оставил, трудно, мучительно трудно... За что?

Кажется, что помню себя совсем маленьким, как ни странно, - только что родившимся, понимающим, что меня оставляют в роддоме. Я спрашиваю глазами: как мои дела? Что-то белое, которому неловко смотреть мне в глаза. А "оно" все причитает: "Мама придет, мама придет..."

Эта странная фраза врезалась в меня, как в пароход торпеда. Куда и зачем от меня уходить моей маме? "Белое" уже знает, что мать не придет. Знаю и я. Но "их" так научили говорить "правду", чтобы ребенок не ерзал, не плакал - молчал, как перед расстрелом.

Потом я очень долго не слышал эти четыре буквы, очень долго: М, А, П, А. И нелепо потом звучал вопрос в детских домах: ты любишь свою маму? Какую маму? Чью маму? Покажите мне ее, может, я и дам ответ... К чему эти иллюзии о маме, которой нет рядом? Иллюзии мешают жить... Уже потом, выпуска-ясь из детского дома, ковыряясь в "отпускных документах, я встретил мятые строки корявой записки: "Отказываюсь от сына, потому что не могу..." Жалею, что бросил на ветер этот желтый бумажный листок, как когда-то был брошен сам. Видимо, гены - все бросать... Наверное, я тогда пожалел мать... Но по незнанию я много чего выкинул в жизни. Теперь на руках лишь одна ламинированная справка: жил в детском доме, печать. И ничего более...

Печать на всю жизнь.
Начало

Поискав в наших головах насекомых и поставив диагноз - педикулез, меня и сотоварищей отправили в Гусь-Хрустальный - красивый русский старинный город - город подпольного хрусталя.

В каждом новом детском учреждении всех и всегда почему-то интересовала моя фамилия. Меня спрашивали, знаю ли я азербайджанский. Это было нелепо, ведь известно, что я родом из роддома. Я и русского- то толком еще не знал. Но спрашивали, не задумываясь. Порой просто из праздного любопытства. Так заглядывают иногда в аквариум, чтобы спросить, как зовут рыбку. Но я же не рыбка, хотя... Одно время я даже хотел сменить фамилию - на Колокольцева, например...

Сад-огород

Наш "сад-огород" находился возле рынка. Мы занимались тем, что стояли около забора и жалобно смотрели на прохожих - уже тогда мы начинали "сиротствовать", зная, что ждать участия нам больше неоткуда. Иногда нам кое-что подавали. Больше всех перепадало мне, видно, "красиво" делал глаза. Прохожие пихали нам в кармашки семечки, конфеты, соленые огурцы... И в дальнейшем "сиротство" часто спасало, помогало выжить. И можно ли винить детей, которым самим приходится искать страну радостного, "сладкого" детства?

Воспитатели, они же "воспы", частенько собирались в беседке, курили "Беломор" и говорили о том о сем. Я, притаившись поблизости, подслушивал, за что мне иногда доставалось. А мне было интересно, о чем говорят взрослые тети, у которых столько личных проблем на работе и дома. Чтобы меня не поймали в очередной раз, я заползал под беседку и, лежа на земле, подложив под голову руки, слушал "кинорадио".

О чем только они не говорили: о зарплате, о кухне, о директоре... И обо всем смачно, грязно, порой с ненавистью. Но больше всего доставалось мужьям. Он такой-сякой, убила бы - говорила одна, а другая вторила: и я бы своего убила. Я не знал, кто такие мужья, мне думалось, это собаки или еще какие-то животные. Особенно помню одну "воспу" в кожаном пальто, всегда с беломориной в черных зубах. Нас она называла товарищами, а воспитательниц - дорогими товарищами... Она не очень-то следила за нами. Бывало, стоит со своей папиросой и смотрит куда-то вдаль. А мы копошимся где ни попадя. Однажды я даже свалился в бассейн с фонтаном, потянувшись за желтым осенним листком.

Наказания у нас были разнообразные. Иногда ставили на колени на пшено или другую крупу. Не раз и мне доводилось, как, впрочем, и всем. В "саду" жили два попугая, у них-то и заимствовали "продукты" для этих целей.

С тех пор попугаев не завожу.

Вечером в "саду" стоял ор. Орали все дети, от мала до велика. Просто на работу вышла "нянечка". Не помню ни ее лица, ни комплекции, ни возраста, ни имени, ничего - все как-то стерлось из памяти. Помню часы "Заря" на металлическом браслете. Зло запоминается плохо, спасибо памяти за это.

"Няня" повадилась ходить ночью в кочегарку к кочегару. А в качестве профилактики нашей бессонницы вместо лекарства для крепкого сна она использовала игровую резиновую лопату. Мы покорно откидывали одеяла, а головы прятали под подушки - шла "дубаска". Лопата была такая жесткая - тогда не делали мягких, жаль... Проведя профилактическую работу, "няня", довольная, уходила на всю ночь. А за окном темень, ветер, деревья скребутся лапами-ветками в окна... Страшно. А позвать некого. Так было всегда - некого было звать и потом. Надеяться только на себя мы приучались в самом младенчестве. Вы скажете - и хорошо. Но тогда зачем вокруг нас столько персонала? И чем они занимаются?..

У "няни" с кочегаром часто бывали разборки, она запирала дверь, он бегал под окнами, орал что-то непотребное. Многие от страха стали писаться в постели. Ночь как время суток на все детство стала мне ненавистна.

Когда "няня "кочегарила", впервые мы начали самостоятельно ходить "на горшок". Для этого надо было встать, пойти в туалет, влезть на табурет, достать "подписанный" фруктами и овощами вместо имен горшок и справить в него нужду. Я чаще всего был "арбузом" или "кабачком". Настоящий "сад-огород", где мы - фруктово-ягодные дети...

Как-то раз, когда я доставал свой "кабачок", все горшки свалились мне на голову и пробили ее. Так на голове появился первый шрам. В дальнейшем их будет немало, но этот был первый, починный. Испугавшись, я лег в кровать, а кровь все текла... "Няньку" уволили (тогда за это не судили), но тут же взяли в другое учреждение. Какой директор честно напишет о своем недосмотре? Но пришли другие "няньки", с другими методами борьбы с детьми. Они включали свет среди ночи, грозно вопрошая, кто хочет писать... Теперь сплю чутко. Жду, когда позовут.

Соленое детство

Все вокруг нас было крайне убогим. Может, время было такое? Старая мебель, старая одежда, старые, громоздкие игрушки... Помню грузовик, железный - ну очень большой... Мы никогда не играли в войну, дочки-матери. Мы получали каждый какую-то свою игрушку и тупо сидели возле нее. Потом обменивались. Мы никогда не дрались - нечего делить, все улажено-налажено. Правда, как-то раз кто-то ударил меня машиной, той самой, железной, я ударил в ответ деревянным конем. Потом долго стояли "в пшене", прорастали. Кормили одним и тем же: суп, макароны с картошкой, кисель с белым хлебом. Съедали все до крошки. "Воспы" грозились, что если кто недоест - "чебурашку" не увидит. Этот метод кнута и пряника в дальнейшем применялся часто. Приходилось подчиняться. А куда денешься с подводной лодки? Иногда даже и сейчас ловлю себя на том, что ем, как собака у будки: глотаю быстро, давлюсь кусками.Не умею есть. Зато я всеяден, что в наше время, в общем-то, приветствуется. Каша? Давай кашу. Компот? Согласен и на компот... Без разницы. Так легко потом детдомовцам на "зоне" - все равно, чем живот набить. Нас словно и готовят для такой жизни. И еще мы должны быть признательны за "образование"...

Мы всегда запасались хлебом: сушили куски на батареях, а ночью грызли, как хомяки. Особым шиком считалось - приготовить жареный хлеб. Для этого надо прижать кусок раскаленным утюгом - голь на выдумки хитра.

Конечно, было чем поживиться крысам: все батареи, все углы в палатах были забиты сухим хлебом. Уборщиц не было, мы убирали весь детский дом сами. А "хлебосушка" функционировала всегда, вплоть до ПТУ, да и в ПТУ тоже.

Верите, чего-то светлого в "саду" не помню. Может, и было что, но забылось. Один день был похож на другой. Подъем, обтирание сырой варежкой перед открытым окном, прыжки на холодном полу... Нет, был как-то случай. Одна повариха стала брать меня домой - вместе с продуктами. Может, из жалости. Как-то раз я съел у нее все конфеты в буфете. Было смешно, что она, взрослая тетя, говорила со мной, как с новорожденным. Видно, у нее не было детей, хотелось "посюсюкать", а я - в буфет и конфетам - привет... В общем, развеял ее мечты по поводу материнства. Она отматерила меня и вернула в детский дом. Мне же было все равно, я наелся конфет надолго, еще и товарищам принес... Больше она меня домой к себе не брала.

Первая больница

У меня развилось заражение крови, и меня отправили в больницу, в "нулевую" палату. Больница была деревянная. Я целыми днями лежал в кровати, на спинке которой висела какая-то бирочка - с именем, наверное.

Этот период помню фрагментами. Часто приходили врачи. Смотрели на меня, я на них. Они говорили: долго он не протянет. А я думал: что, что я не протяну?.. Меня носили на табуретке в процедурную. Большим шприцем "тянули" из одной руки странную черную кровь, а в другую руку вливали красную - во мне много чужой крови. Ко мне никто не приходил. Моя прикроватная тумбочка была всегда пуста. Помню, когда я понял, что все будет хорошо: проснулся среди ночи, а на моей груди сидит кошка. Я не мог ее погладить, но она стала часто приходить.

Однажды я пролил какую-то микстуру - пузырьки и баночки с лекарствами в большом количестве стояли на табуретке у кровати. Я поднялся с постели и, шатаясь, пошел в туалет - искать тряпку. Я передвигался, держась за стенку, и сидящие на посту медицинские сестры отметили, что я иду. В туалете я взял тряпку, принес в палату и, обессиленный, рухнул возле кровати. Так и пролежал до утра на тряпке.

А потом наступила весна. Она ворвалась в распахнутые окна больницы птичьим гамом, заново освятив мое существование. Я подходил к окну, упирался лбом в оконную раму и смотрел и слушал весну. Потом меня стали отпускать на улицу. Я сидел на лавочке. Рядом кто-то чирикал, небо было синее, трава зеленая - жизнь продолжалась.

Ко мне стали приходить больные из других палат с гостинцами, и моя тумбочка теперь никогда не была пустою. Чужие люди садились на краешек моей кровати и говорили со мной... В больнице я провел около года. Но потом меня вернули "на место" - в "сад-огород".
Мой первый выпускной

В 75-м в нашем "саду-огороде" состоялся выпуск. До сих пор помню запах одинаковой одежды, которую нам выдали. Ранцы, пеналы, линейки и прочее - все было один в один. Мы заглядывали друг к другу в пеналы, искали что-то не похожее, отличное - "красивое", и не находили.

Помню, директор построила всех, как перед отправкой на фронт, и зачитала, куда и в какой детский дом уезжает каждый из нас. А нам было все равно - куда. Душа под формой радовалась: нас ждут какие-то перемены, пшено и "воспы" в прошлом... А зря радовались. Потом я уже редко верил в перемены к лучшему, так как за время пребывания в детских домах редко видел, чтобы плохое перестало быть плохим, просто одно плохое сменялось другим плохим. Уже когда нас посадили в автобус, к нему подошла какая-то бабушка и, назвав мою фамилию, спросила, где я. А ей "честно" сказали, что я в корпусе...

Так "воспы" могли бы изменить мою судьбу, но им не хотелось тратить на меня время, разбираться, кто и зачем интересуется мною. Я не знаю, что за бабушка это была, но может... а вдруг?..

"Воспы" в последний раз сказали слова прощания, и мы поехали. Я прильнул к стеклу и смотрел, как уходит "сад-огород", как уплывает город - в прошлое, в даль, в "файл памяти"...

На наши места в "сад-огород" пришли новенькие. Конвейер, который лишал детства в семье, работал исправно. Самое простое - забрать из семьи, лишить всех прав...

Детский дом - соломинка для того, кто уже утонул.
Новый, ну очень новый

Меня отправили в поселок Новый Гусь-Хрустального района в старый деревянный детский дом. Странно, практически не помню светлых и красивых детских домов. Все они были крайне убоги и стары, как будто детство "такого" ребенка может проходить только в "таком" месте - чтобы не смущать, не давать надежду, не соблазнять. Новые здания для детских домов не строились, не строятся и сейчас. Зачем? Нужны ведь только стены и крыша над головой. Это была "забота" государства - трудно должно быть во всем и с самого начала. Если посмотреть на фотографии моих детских домов, не поймешь - то ли это психиатрическая больница, то ли что-то похуже.
Все новое в Новом

Когда нас выгружали и сдавали "по списку", все воспитанники-старожилы почему-то смотрели не на нас, а на новенькие ранцы и форму. Потом я понял, что частная собственность в детском доме будет отсутствовать всегда. Все общее - значит, не твое. Это со временем приносит страшный вред в имущественных отношениях - не жалеть ничего, отдавать все, безгра-мотное широкодушие (в кавычках, конечно же).

Старшие девочки "щедро" отобрали у нас ранцы, одежду и выдали их "дочкам" и "сынкам" - тем, кого они патронировали и таскали везде за собой, как кукол. А нам отдали их старую одежду, заявив своим "детям", что купили все новое в магазине. Так они играли во взрослость. Взрослые проблемы решались легко: отними у чужого и отдай своему - и все дела. "Куклы" радовались. В дальнейшем эта тема "свои-чужие" всегда присутствовала в отношениях детдомовцев. Младшие делились на тех, кого опекали и кого нет. Это псевдоматеринство не имело ничего общего с настоящим материнством, хотя многим так не казалось. Потом, повзрослев, когда наши "мамочки" рожали, обеспечить своих настоящих детей всем необходимым они не могли и не умели. Результат: их дети опять в детском доме. Детдомовские родители точно знают, что государство всегда накормит-оденет их детей.

Мне не посчастливилось попасть в число "обаяшек" - не вышел ни ростом, ни мордашкой и, самое главное, не был похож ни на одну из старших девочек, значит, не "сынок". Это тщательно отслеживалось, и при малейшей схожести у тебя появлялись "маман" или "папан". Средние проверили нас, лысых и бритых, на вшивость - тогда из учреждения в учреждение детей передавали с такими "прическами". Это было удобно - вши оставались без хозяина. Помню, одна девочка плакала и кричала при стрижке, умоляя, чтобы ей вернули на место волосы. Старшие, издеваясь, уложили ей состриженные волосы на голову, обещая, что они прирастут. Девочка поверила и какое-то время носила пряди волос на лысом черепе. Все смеялись над ней, а мне, семилетнему, было жаль ее.

И с первого дня на новом месте в поселке Новый мы не только учились, но и работали. Потом вообще перестали учиться, только работали. У нас были свиньи, лошадь, куры, еще какая-то живность. Детский дом занимался выживанием, и все должны были работать, чтобы кушать. Зачем учиться? Директор говорил, что труд сделал из обезьяны человека. Но научить трудиться по-настоящему нас так и не смогли. Потом трудно объяснить уже взрослому человеку, как нужно работать. Что есть коллектив, с которым надо строить отношения, есть трудовая дисциплина, наконец. В детском доме так извратили понятие ценности труда, что повзрослевшим детдомовцам идти работать просто уже не хотелось. Многие искали иные пути и находили - в тюрьме ведь тоже кормят бесплатно...

Нас сразу определили в бригаду по уборке свинарника, и мы получили клички "свинари". Свинарник был не худший вариант. Ведь могли еще послать пилить дрова, грузить уголь, копать огород... Старшие в этом не участвовали, в их обязанности входило радостно гонять нас на работу. Средние следили за нами. Они тоже свое уже отработали и готовились стать старшими. Так потом было везде и всегда, работники детских домов понимали, что управлять младшими удобно с помощью старших, которые когда-то ведь тоже были младшими и прошли через тот же горький опыт. Страх и еще раз страх - вот на чем держалась воспитательная система детского дома тех лет. Потом я с этим столкнулся в армии, "дедовщина" не стала для меня открытием, но к чему такой опыт семилетнему мальчику или девочке, оказавшемуся под опекой государства? По какому праву взрослые дяди и тети перекладывали свои воепитательные функции на плечи обозленных на все и вся старших детей?

Как-то с товарищем чуть постарше мы присели отдохнуть в дровне. Директор, увидев, что мы не работаем, схватил меня за ухо и поднял за него, произнеся в лицо: "Кто не работает, тот не жрет". Потом я долго пилил дрова. А врачу сказал, что ухо задело пилой. Она обрадовалась, что я такой сообразительный и не создаю проблем, дала мне витаминку, не забыв сунуть себе в рот другую (что меня почему-то насмешило тогда).
"Учеба"

Как ни странно, учился я хорошо, даже очень. Был старателен, прилежен. В дневнике всегда красовались только высокие отметки, за что мне, впрочем, порой доставалось. Придет старший и спросит: кто лучше всех учится? Никто никого вслух не выдавал, но все смотрели в мою сторону или еще на такого же бедолагу-отличника, и приходилось идти поливать огород. Или нас гнали за сигаретами в магазин, или собирать "бычки" на улице.

Как-то старшие собрали всех и сказали, что они решили "снять" телевизор, нужна массовка в магазине. Мы "помассовались" - а куда денешься?

Потом в милиции нашли крайнего из числа средних, посадили на "малолетку"...

Поселок занимался добычей торфа. Мы гоняли вагонетки по железнодорожной ветке, катались, чуть не врезаясь в проходящие электрички. А еще клали на рельсы монетки для расплющивания - интересно деньги плющить.

По поселку пройти спокойно было нельзя - местные всегда задирались, обзывали "инкубаторскими". То же было и в суздальском, и в других детских домах - нас чуяли за версту.

Я всегда носил с собой камень-гальку в кармане, так было проще отбиться от местных мальчишек. Обычно окружив тебя со всех сторон, они начинали обзываться, пинать ногами. Я крутился как волчок и все размахивал рукой, в которой был зажат камень. Никто не хотел получить в лоб, они отскакивали, тут и надо было делать ноги, а бегал я быстро... Уже у забора детского дома орешь как шальной-больной. "Наши" услышат - и пошла драка под забором. Я камнем не бил, не принято было. Потом настала мода отливать из свинца машинного аккумулятора "свинчатки" и носить в карманах на всякую битву. У меня тоже была "свинчатка". В боксе есть удар, "свинг" называется. Вот и мы старались свинговать плавленым свинцом. Был момент, когда весь мужской коллектив детдома местные вызвали на общее побоище, и мы, младшие, получили от старших заказ - отлить побольше свинцовых кастетов. Мы "кузнечили", как перед Куликовской битвой, старшие нам даже еду носили.

Я только позже понял, откуда у поселковых такая злоба на нас. В школе "наши" "чистили" карманы, тащили что под руку попадет, обирали сады и огороды. Получается, поселковые были правы.

А как-то раз я застрял на сеновале, и туда пришли старшие - он и она - "поиграть". Помню их имена и фамилии по сей день. И они мне долго "поминали", как я вылез из-под сена в самый разгар "игр". Хорошо, что она его удержала, он убил бы, наверное.

Директора сняли с работы - что-то он там с девочками вытворял. Вызывал их поочередно убирать свой дом, закрывался с ними и "помогал". По-моему, его даже посадили, с конфискацией. Все ходили радостные, как после революции, полная вакханалия в детдоме была: нет "дира" - все до пира, учебе - привет. Но когда нам "дали" другого директора, старого все стали вспоминать как "хорошего". Дети-сироты - это такое дело... Продадут, если надо. И не их это вина, жизнь учит искать выгоду в любых ситуациях...

Особые впечатления мы получали от праздников. В детдоме существовал неписаный закон: все подарки нужно класть под подушку. Приходили средние и "деробанили" их, потом все отдавали старшим. Максимум, что доставалось нам, карамель. Мы и лакомились. Найдешь палочку-спичку, воткнешь в карамельку - вроде ничего...

Так было во всех детских домах, в которых я побывал, а их на моем счету - более десяти, разнопрофильных, разножанровых. Зарешеченных, пропускных, туберкулезных и т.д. Всякие были. Так что к подарку у меня отношение было особое. Как-то мне подарили красивый пластиковый саксофон. Так я его разбил, чтобы другим не достался... Меня про него долго спрашивали-допрашивали, чтобы отобрать и продать, я молчал как партизан, потом сказал, что украли...

Практически все курили. Взрослость свою показывали именно так. Я не курил никогда. Старшие гоняли младших за "бычками", "хабонами" (гоняют и сейчас), был даже определен количественный принос: двадцать-тридцать штук. Принес - молодец, нет - в глаз.

Почти по Распутину

Но не все было плохо в поселковом детском доме, есть и что хорошее вспомнить. Там впервые ко мне отнеслись по-человечески, это была моя первая учительница. Потом такие отношения я видел в кино "Уроки французского" по рассказу Валентина Распутина. Но в фильме меня смутило, что парня из семьи отправили зачем-то учиться в город, чтобы он там мучился от голода. Понятно, родители хотели, чтобы сын выучился, но когда вопрос стоит о жизни и смерти...

Не знаю, догадывалась ли моя учительница, что творилось у нас на самом деле, но она часто приглашала меня к себе домой. Помогала, всячески поддерживала. Она жила в самом поселке, но все же недалеко, в доме за красивым забором. Что еще сохранила моя память, это то, что к дому надо было идти через кладбище. Тогда я задал первый вопрос о смерти. Она мне деликатно отвечала на такие вопросы, объясняла, как могла, но всегда оберегала от того, чтобы я воспринимал смерть как способ решить жизненные вопросы быстро и легко. Она была верующая, православная, в доме висели иконы, но в школе этого не знали.

И с тех пор я как-то пересталбояться смерти, и это помогло мне пройти через множество пределов, ситуаций и опасностей тогдашней "зазубристой" жизни.

Она всегда встречала меня у порога, проводила в дом. Я точно не помню, что она говорила, но помню, как вкусно кормила меня. Про синяки не спрашивала. Сидела напротив и, подперев руками подбородок, смотрела, как я ем. Я старался "соответствовать".

Осенью ее сад был усеян яблоками, она их не собирала, ей нравились они на деревьях и на земле. А я жадно набивал карманы - сколько мог унести, и тащил в детский дом.

Все прекратилось в один день, когда я по глупости взял с собой одноклассника. Он, выслуживаясь перед старшими, "сдал" меня. Из ревности или из-за еще чего, но старшие запретили мне ходить к учительнице. Скорее всего из зависти. Я бы, наверно, тоже запретил на их месте. Вспоминаю картину. Я ухожу навсегда, оглядываюсь - она стоит на пороге своего дома, а за домом радуга... Я пятился спиной вперед, чтобы запомнить этот момент навсегда.

Как она сейчас, добрый человек? Жива ли? Я так признателен ей за заботу и отношение ко мне, совсем еще маленькому, слабому, невразумленному человечку. Мне стыдно, но я не помню ни ее имени-отчества, ни фамилии. Мал был. Простите меня, дорогая учительница. Как важно, чтобы на пути ребенка с нелегкой судьбой появлялось как можно больше таких хороших людей, с простым, не "наворотистым" отношением к жизни. Это отложится в памяти, ей-Богу, и потом укрепит и вынесет на стременах добра, обязательно вынесет...

Мечта о лучшей жизни

Еще помню "черный" пруд, где мы купались всем детским домом. Тогда я впервые увидел покойника-утопленника. На обратной дороге в детдом мы оживленно его обсуждали в строю (мы всегда ходили строем, под барабан, с горном). Сейчас я стараюсь не ходить на похороны, иначе долго потом болею. Хватит, навидался, особенно когда хоронил своих ребят.

Знать бы, что жизнь так хрупка. Но тогда нам казалось, что жизнь - это вечность. Только осталось поскорее вырасти, чтобы уехать в другой, лучший детский дом. Но детские дома, в большинстве своем, были похожи друг на друга. После проверки из облоно директора сняли, всех свинок отправили на бойню. Я плакал, так как многих свинок знал по именам, сам кормил, катался на них. Позже я уже не плакал даже по погибшим людям - таковы плоды моих "университетов".

После поселка Нового меня отправили в Собинку, маленький городок под Владимиром. Я знал, что долго там не задержусь, ждал дальнейшей "пересылки" и посему ходил гоголем, этаким чужаком. Старшие, как ни странно, меня не трогали, знали, что не их "челюскинец", и "впрягать" во все свои дела не стали - повезло. "Свои" у них крутились на всю катушку. Все завидовали мне, я сам себе завидовал. А зря...

Промаялся я там несколько месяцев, пока решали, куда да чего. В школу я не ходил, тут-то и получил первый пробел в образовании. Но решил, что не виноват, другие виноватые, и ловко потом спекулировал этим. С того момента я всегда учился как придется, а точнее - плохо. Потом, уже позже, учителя всегда относились к нам равнодушно, оценки чаще всего выставлялись под конец четверти или года, и "тройка" была самой хорошей и желанной. Нет, конечно, мы учились, но как-то вяло, не усердствовали, зачем? Кушать так и так дадут, спать есть где. Не выгонят же за плохую учебу.

Как ни странно, это был первый детский дом, где меня ни разу не ударили. И последний...

Суздаль-любимый город

В Суздаль меня привезли поздней осенью, вечером. И я сразу же попал на "пасс-проверку", иначе говоря - на допрос: кто, откуда, зачем, почему? Так всегда встречают в зоне.

Меня приставили к какому-то великовозрастному "паре" - для его обслуживания. Он сразу отправил меня стирать свои носки, я отказался, в результате чего появился лиловый синяк у меня под глазом, по которому мне тут же дали консультацию: если что, я споткнулся и упал... "Падать" я стал часто, как и другие одноклассники.

Детский дом - модель будущей армейской или тюремной жизни. Здесь старшие и сильные отрабатывают на младших и беззащитных технологию подавления личности. Как тут отстаивать достоинство и честь? Как и кто научит?

Наша месть "воспам"

В детском доме практически все "воспы" имели клички - маленькая месть детей. Детдомовцы безошибочно выбирали "кликухи" и между собой называли только так, отклонение от "нормы" жестоко каралось. Мы часто провоцировали воспитателей на поступки, за которыми следовали определенные реакции, выявлялись слабые и сильные стороны характера. Если "воспа" выдержит пресс и поведет себя достойно в той или иной ситуации, значит, все будет в ажуре - нормальное получит прозвище. А на нет - и суда нет, получай, что заслужил. Вот почему желательно, чтобы с детьми-сиротами работали бывшие воспитанники "системного" воспитания. Им легче разобраться во внутренней "политике", в иерархии детского дома. Дети-сироты очень часто используют неискушенных людей в своих интригах и "программах". Причем право дать "кликуху" имели только старшие и уже потом через средних передавали нам как директиву.

Например, директора детского дома называли ГФ, по первым буквам имени и отчества - Галина Федоровна, но потом из-за ее любви к строю, собраниям переименовали в Галифе. У самой крупной воспитательницы была кличка Курица, у самой маленькой и старой - Капа. И так далее. Но был случай, когда за одной воспитательницей не закрепилась ни одна из кличек старших. Это была Людмила Васильевна Касатова, истинно добрый и светлый человек. Она не имела своих детей и, как мы потом узнали, болела раком легких.

Был у нас один парень, Саша Чижков, который по заданию старших выводил ее из себя именно за теплое отношение к нам, младшим. Мы узнали об этом и устроили ему однажды "темную": накрыли одеялом и побили. Потом мне за это крепко досталось - меня провели сквозь строй (как в толстовском рассказе "После бала"). И еще долго издевались надо мной - заставляли стоять ночью на тумбочке на одной ноге с подушкой на вытянутых руках...

Все свое рабочее и свободное время Касатова отдавала нам. Ее любили все. Когда я бываю в Суздале, я к Людмиле Васильевна первой иду на могилу. Светлая ей память. Простите, Людмила Васильевна, за все и всех. Эх, если бы все вернуть да изменить...

Как-то к нам в детдом приехали киношники с "Мосфильма". Собирались снимать кино о прошлом веке. Мы, практически все, подходили на роли детей бедняков. Режиссер так и говорил. И еще он говорил: "С глазами у детей все нормально, будем снимать".

Во время съемок мы стояли в поле, на ветру, и ветер теребил нашу бедняцкую одежду. Мы должны были смотреть в камеру и на детский дом. Снимались без дублей. Но что-то у киношников не заладилось, и съемки свернули. Кино с нашим участием так и не вышло на экран. А жаль. Кажется, по такой же технологии снимали фильм "Подранки". Дети из настоящего детского дома играют трудное детство очень правдиво...

"Судебные процессы"

Редко когда ночью в детском доме не совершались всякие экзекуции. Я всегда ждал ночь со страхом. На день нам всегда давалось задание: достать по 20 копеек (тогда приличная сумма) для старших. Воровали все. Если не принес оговоренную сумму, ночью тебя судили. Всегда были судья, адвокат, прокурор - из старших, палач из средних - так их "замазывали" для "взросления", каждый раз на роль палача выбирали другого среднего... Потом, когда средние становились старшими, они уже не могли наладить отношения с новыми средними. Кто простит жестокость? А младшие, переходя в разряд средних, мстили за свои унижения ни в чем не повинным новым младшим.

Такое вот колесо.

Как проходил "суд". Все рассаживались по своим местам, и начинался "процесс". Старшие играли в "судебную систему", а мы ждали приговор. Нам, как в настоящем суде, предоставлялось последнее слово, во время которого мы клятвенно обещали принести деньги. Нам отвечали: когда принесете, тогда и простим... Вы спросите, откуда такие познания у детдомовцев? Нас часто навещали бывшие воспитанники, отсидевшие свое, они и делились опытом.

Вспоминаю Юру Пискунова, который всегда приносил оговоренную сумму или даже больше. Он "работал" в соседней школе. За старания его редко колотили. Он был очень труслив. Бывает такое в характере - врожденная трусость, человек в этом даже не слишком виноват. И еще он был весь какой-то нервный, а лицо и руки - тонкие, как у девушки. И очень жалобная "физия". Он умело "хлопотал" лицом, когда надо. Мог заплакать без подготовки, не прибегая к помощи разрезанного лука. Мы, если честно, даже уважали его за изворотливость и умение жить за чужой счет. Еще он кидался в ноги и гнулся так, что было неловко пинать. Приспособился человек к жестоким обстоятельствам.

Так вот, впоследствии Юра отмотал несколько сроков за карманничество, у него была кличка Юрка - золотая ручка. Что с ним сейчас - не знаю, но последний срок у него был "хороший".

День рождения

3 декабря, в мой день рождения, меня выгнали ночью на улицу - отправили искать 15 копеек. Я не знал, где мне достать эти несчастные копейки, и поэтому сел в сугроб недалеко от детского дома, решил - замерзну к чертовой матери!

Домой с работы шла соседка. Она увидела меня и стала расспрашивать, что это я сижу ночью на снегу, - она знала, кто я и откуда. Я честно рассказал ей, что у меня день рождения, "подарка" для старших нет. Она дала мне 20 копеек и довела до детского дома. Ух, как я радовался, что избежал экзекуции на этот раз. Утром женщина пришла в детский дом и рассказала директору о ночной встрече. Директор вызвала меня к себе, закрыла кабинет изнутри и избила меня каблуком. Потом собрали "совет" старших, на котором меня лишили телевизора на месяц. А ночью еще хорошенько отдубасили.

Экзекуции были разнообразны. Например, групповые кулачные бои, "полеты" на покрывале, ночные хождения коленками по железной лестнице (подсказали воспитательницы)... Еще много чего... Пару раз меня приговаривали за побеги к повешению. Вешали почти "взаправду", но что-то все мешало довести дело до конца.

Вы спросите, где была ночная нянечка? Да она просто боялась подниматься в палаты, сидела у себя и смотрела телевизор или спала.

Бытие определяет сознание

Почему-то палаты со старшими мальчиками и девочками располагались на одном этаже, причем вместо дверей были шторы. В каждой палате от десяти до пятнадцати детей.

Почти все имущество в детском доме было довоенное. Новое же хранилось на складе - на случай проверки из гороно, облоно или Москвы. По приезде начальников ГФ выдавала нам фланелевые рубашки. В детском доме был один ковер - в коридоре, да еще палас в кабинете директора. Еще был катушечный магнитофон и черно-белый телевизор - почти всегда под замком.

Перед проверками мы вылизывали детский дом до блеска. Видимо, проверяющих больше всего интересовала гигиена.

Одевали нас плохо, мы донашивали одежду старших. Наша кастелянша Людмила Ивановна часто плакала, ей было стыдно перед горожанами, что мы такие оборванцы. Она перешивала, штопала нашу одежду, наставляла рукава. Считалось, что младшим хорошая одежда не нужна - все равно порвут, потому что много работают. Да и зачем малышам красиво одеваться?

У всех на руках были личные номера, как в концлагере. Мой номер - 61. Я и сейчас вздрагиваю, когда слышу эту цифру... Мы все носили одинаковые вельветовые куртки сороковых годов и клетчатые пальто. Когда нужно было постирать одежду, с нас ее просто снимали, а переодеться не во что - ходи в чем придется. Слово "свитер" я узнал после 25 лет, а ведь на улице порой было 30 градусов ниже жизни... Людмила Ивановна - честная и добрая женщина, она все хотела уволиться, но так и проработала до расформирования детского дома.

И кочегары мы, и конюхи

Мы и здесь много работали, до изнеможения, что шло в ущерб учебе. А работать было где. Огород, сад, теплица... Нужно было ухаживать за свиньями, за конем Мальчиком. Мильчик весною рвался к кобылицам - вышибал ночью ворота конюшни и уходил. Мы отыскивали его, отлавливали и "сажали" обратно в конюшню.

Потом, спустя восемь лет, эту конюшню старшие сожгли по пьянке. Сгорело много сена, погибли свиньи, но лошадь вывести успели. Кто сжег конюшню, мы знали (старшие по пьянке), но молчали. Самым добрым из всех сотрудников был конюх Вася, или нам так казалось - раз человек все время молчит, значит, добрый. Он всегда был пьян, и разило от него одеколоном так, что даже лошадь порой крутила мордой и била копытом.

На конюшне у Васи всегда громоздилась гора пустых бутылочек из-под "Огуречного" или "Тройного", а сам он дрых постоянно в сене. Поварихи жалели Васю и носили ему еду в сарай, на закусон... А еще у Васи были заготовлены в подвале бочки с капустой и огурцами. Пару раз мы закрывали конюха в его подвале - пусть кушает до отвала, мы тоже добрые, как поварихи.

Детский дом отапливался собственной допотопной кочегаркой. Кочегар Коля пил еще почище конюха Васи и потому был "добрее" его. Колю редко кто видел на рабочем месте, чаще мы его замещали - топили сами углем. Иногда, когда кочегар не просыхал долго, мы не только разгружали несколько тонн угля в кочегарку, но и дежурили за него посменно, а значит, не учились. Поняв это, кочегарить потом стали старшие, прихватив с собой кого-нибудь из нас. А уголь,который привозили, надо было убрать в кочегарку быстро, за ночь, иначе ночью местные жители все разворуют. Дома-то все деревянные, топить нечем. А сиротам - привет! Утром мозоли были кровавые, но мы очень гордились трудовым "подвигом". Из-за мозолей держать ручку не было возможности, и мы сидели под партами или чистили "картофан" в детском доме. А как-то мы работали в колхозе - убирали камни с полей. На вырученные деньги должны были поехать в Москву, на экскурсию. Потом в кабинете директора появились новые стулья. На них мы в Москву не поехали - неудобно.

Не свое, бери...

Некоторые воспитатели тащили из детдома продукты, да и все, что подвернется под руку.

Для Василия Васильевича (не помню фамилии) возили домой картофельные очистки свиньям. Так он под них хорошую картошку прятал. Все знали, что он крадет, но он был фронтовик. Чуть что - бил кулаком по голове и орал: "Я воевал за вас, гнил в болотах, мать твою..." И так далее. Часто он приходил на дежурство пьяным или же пил водку на рабочем месте. И тогда был просто свиреп, орал и гонял всех пинками по детскому дому. Мы прятались от него кто где. "Дир" пару раз с ним говорила, но он на следующий день приходил в орденах и медалях, и ему все прощалось. Как-то раз в его смену "вынесли кухню". Он смекнул, что сам виноват в ротозействе, и назначил первых попавшихся виноватыми. Директору было этого достаточно. Нас стали звать "колбасниками". Мы и в самом деле вынесли всю колбасу из холодильников и скормили ее собакам, так жалко их было.

Надо сказать, что директор собирала на всех досье и держала документы наготове, чуть что - пугала и страшила всех колонией. И многие бы там оказались, если бы не одна женщина в звании лейтенанта (она сейчас полковник). Она просто разбиралась, кто в чем виноват, журила нас и закрывала дела. Директор ходила к ней с конфетами, просила, но лейтенант отказывалась сажать нас. Но кое-кто все же сел с тюрьму, находясь еще в детском доме, потом приезжали и бравировали "сидом". Мы слушали рассказы сидельцев и наматывали на ус. А вдруг и нам предстоит?

Усыновители

Приезжали из Москвы желающие усыновить, чаще из-за расширения жилплощади. Взяли одного мальчика, потом он осенью, раздетый, возвращался в детдом пешком 400 километров. Усыновители его обвинили в воровстве, в неумении жить в семье и так далее. Хотели как-то взять и меня, но я корчил такие рожи, что людям становилось тошно. Кабы тогда знать, что придется пережить и увидеть, пошел бы в любую семью и делал бы другое лицо - лучше так, чем об косяк...

Правда, одной девочке, Марине Пелевиной, повезло, ее решили взять в Италию. И надо же такому случиться, перед самым отъездом она, катаясь с горки, занозила себе кое-что. Думали - все, не уедет. Но "итальяшки" ждали, пока не заживет, и забрали ее. Она красивая была девчушка, как кукла...

Дом, в котором мы жили

О самом доме хотелось бы сказать особо. Это бывшее монашеское общежитие XVII века. Старинное толстостенное здание с трещиной в районе туалета у девочек (посему зимой все ходили в один). Кое-кто за девчонками, пока на обнаружилось, подглядывал. Правда, потом нашли другой способ подглядывать, с крыши свинарника-конюшни...

Частенько я забирался под пол нашего дома. Искал и находил различные монеты прошлых времен, какие-то старинные вещицы - заколки, например. Мне все мечталось найти клад, чтобы навсегда решить вопрос со старшими, "отдать за всех", чтобы не трогали нас... О кладе мечтали многие. Но, конечно, никто никакого клада не нашел. А жаль. Может, наше детство было бы не таким "соленым"... При детском доме была своя баня, очень старая. Старшие мальчишки любили ходить мыться вместе со старшими девчонками. Директор, она же ГФ, называла их женихами и невестами, но разрешала. Однако нам с нашими ровесницами в этом отказывала.

Умрем за спорт

Хотя ставки физрука в детдоме не было и за физкультуру отвечала завуч, спорт у нас любили все. А куда денешься? Особенно любили футбол - старшие против младших, хоккей и бокс. Мы часто выступали на различных соревнованиях - младшие в обороне, старшие впереди. Иногда проигрывали, но крайне редко, так как знали последствия - ночью нас били жестко и "конкретно". Спортивных груш и снарядов в детдоме не было. Из спортивного снаряжения только клюшки, коньки да пара мячей Меня поставили с клюшкой, в пластиковой маске, в двух пальто и валенках в ворота. Мы играли против "мужиков", и я пропустил шайбу. Тут же ко мне подъехал один из старших и наотмашь ударил клюшкой по локтю. Я смолчал, мы всегда молчали, когда нас били - таков закон: пацан - значит, терпи, такой "замаз"... После игры с меня не могли снять пальто - так распухла рука. Пришлось разрезать рукав. А врачихе я сказал, что мне нечаянно попало шайбой. Ее это устроило, врачи всегда ждали подобных ответов, им было так удобнее - не надо разбираться. Вечером меня не тронули. Хотя мы проиграли, я уже был пострадавшим, в гипсе. Можно сказать, мне повезло...

В такой "вратарской" амуниции - пальто и валенки - я простоял пять-семь лет, до смены власти. Особенно мы любили "русские забавы" - сбрасывание с ледяной горки: старшие наверху, а мы приступом берем высоту. Скидывали нас как попало - ногами, руками... Может, именно тогда я перестал бояться ударов и боли. В боксе это важно - не бояться, так как жестокость своих ничто против жестокости чужих...

Тогда я сломал другую руку - упал с высоты на снег, а там камень. Со стороны и не поймешь сразу, что происходит - одни лезут, другие бьют. Еще старшие закладывали в снежки камни и кидали в нас. Раз мне попало в голову, так появился следующий шрам. Но верхом всех издевательств была "газовая камера". Сначала это были мусорные контейнеры, в которые нас сажали, закидывали туда "дымовуху" - дымящийся спичечный коробок и подожженный теннисный шарик. Нас чем-нибудь закрывали сверху, и мы должны были терпеть. Позднее нашли настоящую герметичную будку, в которой перевозили душевнобольных. Ох, и много народу в ней умещалось...

Был среди старших один, который любил ставить на нас опыты. Например, заставлял пить фоторастворы (закрепитель) и наблюдал, как действует. Как слабительное фотораствор был незаменим. Я люто ненавидел эти опыты, но терпел, говорил, что мне хорошо. Тогда мучитель добавлял еще... Добрый такой парень, мы дали ему кличку Гестапо. Так и у старших появились клички в ответ на их жестокость. Узнав об этом от "стукачей", старшие чаще стали проводить ночные "суды".

Чтобы реже видеть детский дом и старших, я записался во все, какие можно, секции и студии. Пел в хоре, играл на ложках, занимался футболом, боксом...

Однажды во время занятий хора кто-то украл из кармана директора клуба деньги. Украл не я, но меня обвинили и выгнали с позором. Я даже хотел повеситься. Ведь даже свидетели нашлись, что я украл. Так потом будет часто: детдомовский - значит, вор. Но мы же не клептоманы, нас жизнь заставляла жить так, а не иначе. Вора, кстати, потом поймали, из "домашних". Но никто не пришел, не извинился передо мной, да я и не ждал этого.

Помню, какая-то мамаша уезжала за границу в командировку и по незнанию оставила нам своего сына. ГФ дала обещание, что все будет хорошо, но старшие так не думали... Он сбежал на следующий же день и жил у дальней родни - готов был жить где угодно, лишь бы не у нас...

О чем, парень, плачешь?

Часто к нам приезжали шефы - студенты из Владимирского педагогического института. Они приезжали попить медовухи, поиграть с нами в футбол, пьяно поорать песни "О туманах". И уезжали с бумагами детского дома, где их работа оценивалась только на "отлично", так было удобно всем.

Когда умер Леонид Ильич Брежнев и объявили траур, Курица достала всех криками: как же она будет жить дальше, у нее тоже больные почки, как у Брежнева. Мы "утешали", мол, музыка у нее на похоронах будет такая же... Потом умерли Джо Дас-сен, Высоцкий. Я даже плакал, но скорее не по ним, просто был повод...

В пионеры меня не приняли, как и в октябрята. Я все время был "мимо кассы". А когда встал вопрос о приеме в комсомол, мы побили комсорга, который сказал, зачем-то приложив руку к сердцу, что детдомовские недостойны быть в комсомоле.

Мы, пионеры, - дети рабочих?

Пионерские лагеря мы ждали как спасенья, как возможности уйти от проблем и жестокостей в детском доме хотя бы на лето. Мы легко "разводили" добрых пионервожатых на доброту. Сейчас я бы попросил у них прощения. Мы пользовались их порядочностью. Но есть ли в том вина детей-сирот?.. Порою взрослому кажется, что ребенок не понимает доброго отношения, но ребенок специально вызывает в старшем "доброту" используется ею, к сожалению. Воспитатели лагерей не понимали, почему за несколько дней до отъезда мы прекращали есть, ходили голодные, бледные. Они думали, что мы грустим, не хотим с ними расставаться. Наивные, светлые люди. ;Я побывал, наверное, в сорока разных пионерских лагерях, но везде были плохие дырявые туалеты. В лагерях меня называли Сашка-артист - за мои способности петь, танцевать, играть в спектаклях.

Я играл Андрея Миронова в "Двенадцати стульях", Сашка Спиридонов играл Анатолия Папанова. Все валились с ног от хохота, когда мы искали в стульях "клад". Я пел авантюрные песни. Я был тогда счастлив, забывал, что где-то есть старшие парни. Меня, как самого туберкулезного, отправили на юг. После возвращения я стал разноцветным от синяков - все старшие при встрече со мной обязательно давали тумака. Так решили на "сходке". Весь детский дом объявил мне бойкот за то, что я парился на юге, а они тут за меня отдувались. Не разговаривали со мной три месяца. Правда, некоторые тайно подходили и извинялись: приказы не обсуждаются. Я с пониманием относился к сему факту.

Часто к нам приходили местные, просили бойцов в "армию" для битвы на стадионе против поселковых. Старшие вели на битву всех. "Сто-на-сто" того времени. И мы в строю, рядом с дядями.

Инновационные воспитательские проекты

Кто-то из "воспов" для повышения успеваемости и дисциплины в школе придумал "поведенческие дневники". Такая "вешалка" могла прийти в голову только врагу. Заправлять всем этим поручили старшим, их "совету". Теперь им вообще развязали руки: бей крепче, ты прав - выполняешь воспитательные функции...

Учителя видели, что мы в синяках, зато ходим "шелковые". А им что? Им лишь бы припрячь нас к учебе. Не знаешь домашнее задание - получи в дневник "кол". Они знали или догадывались, что нас колотят, но гнули свою линию. Пара учителей, правда, отказывались ставить оценки, за что им низкий поклон.

Вечерами был разбор "полетов". Нас опять судили, назначали наказание.

Когда Курица давала старшим задание: вот с тем-то и тем-то подучите то-то и то-то - она могла быть уверена, что старшие исполнят все в срок и "качественно".

Не знаю, кто пожаловался в Москву на такое воспитание, но приехала из столицы проверка. Нас построили, раздели. Проверяющие осмотрели нас, зафиксировали все следы наших "падений". Старшие тоже стояли рядом и тоже почему-то раздетые. Директор зазвала всю "проверку" на чай-водку, где оправдывалась тем, что мы очень спортивные и "угорелые". Мы же молчали, никого не выдавали. "Проверка" осталась довольна проверкой, немного пожурила директора, что мы так много занимаемся спортом и часто падаем. После этого начались первые побеги. Мы просто уже не верили в справедливость. Мы уходили в побеги по одному, по двое. В бегах находились по три-четыре недели. Нас ловили, сажали в "распредаки". Там свирепствовали местные "воспы". Мы были не их подопечные, поэтому огрызались в ответ. Помню, я как-то даже отбивался от одной "воспы" утюгом. Нам незачем бьшо их бояться, ведь дальше детского дома не зашлют, хоть здесь-то постоять за себя...

Как ни странно, те, что бегали, потом легче адаптировались, пристраивались в жизни, видимо, за время побега получали "образование". Так-то!..

Надо было всех отправить в бега, такая образовательная программа для детей-сирот...

Каждое возвращение из побега сопровождалось смертельным страхом. Все ждали ночь - старшие свою, мы свою.

Как-то прочитал "Дети подземелья". Хотел написать автору, не зная, что он давно умер. Смешно. Читал я много, под одеялом с фонариком, в основном, правда, в пионерлагере, в детском доме не до того было.

Об одном побеге мне бы хотелось рассказать особо.
Первый побег, не последний...

"Побежники" передали мне по "почте", что в другом детдоме мордуют моего младшего брата. Обычно братьев и сестер не держали в одном учреждении, считалось, что они могут создать клан. Я собрался и тоже подался в бега. Шел ночами вдоль дороги. Ел что придется, часто воровал на рынках. Милиция имела на руках ориентировку. Меня поймали - я заснул в кустах, забыв убрать ноги с тротуара, "доброхожие" донесли. Посадили к "суточникам", которые приняли меня хорошо, даже хотели вынести на волю в пустом баке из-под компота, но я отказался. Я втерся в доверие к милиционерам, разжалобил их. Они расслабились. Я слонялся по дежурке, что-то спрашивал для отвода глаз и в один прекрасный день ушел в побег и от них... Что называется: и от бабушки ушел, и от дедушки, а от вас, менты, и подавно уйду...

Когда я добрался до места, мне было все равно, что и в этом детском доме есть старшие, знал: "чужого" не тронут, такой закон. Я сразу же нашел брата... под столом, он сидел и плакал. Я попросил его не ныть, а лучше показать, где этот Поц. Поцем оказался большой мальчик, на голову выше меня. Я с разбега дал ему, куда надо... И начал "мочить". Никто не вмешивался, все знали, что "мах" - "раз на раз". Я старался бить посильнее, чтобы дольше заживало после моего отъезда. Что-то орал ему, уже лежащему в крови, - так было принято... Его бы "взяла" - он бы то же сделал со мной... Закон.

Потом я три недели жил на сеновале, мне носили еду. Но кто-то "вломил", и за мной приехал Василий Васильевич (фамилию не помню). Когда мы садились на владимирскую электричку, провожать меня пришел весь детский дом - я был героем. Но ехал я обратно, "к своим", где не был героем, и очень печалился по сему поводу. Я мог бы свилять от "Васьки", но тогда было бы еще хуже. Васька всю дорогу пил, что-то рассказывал мне о себе, а я смотрел в окно... Брата больше не трогали, знали, что у него есть старший брат, то есть я - зверь. И это была правда. (Брат сейчас сидит, давно, за жестокое избиение на улице.)

По приезде месть была страшная - мне присудили "спать в шкафу" целый месяц. Все работы теперь были мои: чистка картошки, мытье ванной, уборка снега, чистка пруда от снега и так далее. Директор избила меня каблуком. Она орала, что ей плохо спалось, она состарилась из-за меня и сильно потратилась на валерианку. Но все переносилось легко, так как я знал - за что. За месячный побег, за брата - можно и помучиться.

Наши старшие ушли из детдома, средние стали старшими, а мы, соответственно, средними... Было тяжело... Мы не заставляли, а уговаривали и просили работать младших, работали и сами - никто из нас не отказывался. И за это часто были биты старшими - за мягкую политику против младших. Те знали об этом и старались не перечить нам, помогали, как могли. Поэтому, когда впоследствии мы стали старшими, наши отношения с бывшими младшими складывались хорошо. Еще в первом классе мы дали зарок: когда будем "наверху", младших не трогать ни за что. Мы выполнили это обещание.

Были, правда, те немногие, кто хотел изменить такую ситуацию. Организовали групповую жестокую драку. Вызывали даже милицию. Но мы успели избить "бунтовщиков". Они написали "маляву", и их перевели в другой детский дом. Там все стали бедные. Потом некоторых из бунтовщиков посадили за жестокость.

Воспитателей после стольких лет издевательств мы не уважали, ни во что уже не ставили, а попросту игнорировали: на все, что они говорили, отвечали молчанием. Такой вот пожизненный бойкот им объявили. Не всем, конечно, но многим. Эти люди просто умерли для нас. У воспитательниц младших групп стали часто возникать проблемы. Молодых кадров не было, а старым сотрудницам было трудно перестроиться, многие так и не смогли - ушли из детдома.

А через какое-то время мы стали старшими. В детском доме тогда вводились "новые порядки", в которые верилось с трудом, так как жестокость передавалась из поколения в поколение. Особенно ненавидели директора, писали на нее кому что придет в голову, вредили изрядно. Спустя годы сумел найти ее суздальский телефон, позвонил из Петрозаводска. Но выяснилось, она переехала в другой город. Стыдно, что ли, стало. Это хорошо...

В школе учителя вдруг ощутили некоторый груз ответственности за нас. Но мы учились так же плохо, догнать программу было трудно. Я же всегда любил историю и литературу, по этим предметам учился лучше всех в классе и всегда готовился только к этим урокам. Когда же были показательные уроки, я мог долго читать наизусть стихотворения или монологи из прозы, одноклассникам это нравилось - не надо было готовиться самим. Учитель по литературе Нина Тимофеевна Тонеева всячески поддерживала меня и вообще смотрела на меня как мать (хотя я не знаю, как смотрит мать, но, видимо, так же - по-доброму, с участием, как Нина Тимофеевна. И сейчас, когда я бываю в Суздале, я непременно навещаю ее.

Все кончилось

Теперь младших за прогулы никто не бил. Воспитатели пытались собрать "актив", но мы не шли на контакт, лишь устроили в ответ показательную все-детдомовскую голодовку - несколько дней не ели всем детским домом, директору даже плохо стало.

Не сказать, что мы вообще перестали управлять младшими, наказывали за кражи у своих или "беспредел", но не избиением, а работой. Когда приезжали бывшие выпускники, из детского дома уходили все - никто с ними не хотел даже здороваться, собирались их побить, но все же побоялись - у многих из них были с собой ножи... У нас тоже были, но они все же старше, сильнее, да и память об их "делах" еще не выветрилась.

"Воспы" жаловались им на "трудности" в воспитании, но ничего не могли уже с нами поделать. Мы только еще сильнее шкодили, например, разрезали сумку у Курицы или подкладывали всякие гадости учителям на стулья. Закрывали в кабинете на полдня.

Однажды выпускники устроили пьянку на сеновале. Мы, узнав об этом, заперли их на засов. Они напились и подожгли сено. Мы ждали, когда же они начнут орать? Но они сумели выбраться с сеновала, жаль... Уже после окончания детского дома мне хотелось найти каждого из наших мучителей и покарать, например, застрелить. Но жизнь многих покарала сама, или вернее - Бог.

Обо всех жестокостях рассказать нет возможности, да и надо пожалеть тех, кто будет читать эти строки, поберечь сердца добрых людей...

Перед выпуском директор собрала всех и сказала: никогда не женитесь на сироте, намучаетесь... Но мы ее уже не слушали, нам хотелось скорее на волю, на свободу, которая для многих из нас стала смертельной.

Нам выдали по двадцать рублей, сезонную одежду и отвезли в первые попавшиеся ПТУ. Воспитатель Владимир Евгеньевич Коротеев дал мне еще одну "красненькую" и пожал на прощание руку. В его глазах стояли слезы. Тогда я не понял почему, понимаю только сейчас: ему было жаль меня, что я ухожу в никуда. Он потом и сам вскоре ушел в никуда - скончался, у него был рак...

В первый же день в училище меня определили в общагу, выдали "хабзу", продукты. Я сразу съел весь недельный запас. Откуда мне было знать, что это на неделю? Пришли старшие учащиеся, выбили дверь в комнате, пытались конфисковать еду, но получили стулом и радио по голове. В училище учился мой старший брат, он всегда носил с собой нож, как и многие другие. Так как ПТУ было поселковое, между поселковыми и "хабзайца-ми" из города всегда случались драки. В первый же день я попал в одну такую поножовщину, с убийством. Мне дали нож и сказали: когда приедет милиция - будешь свидетелем (с кровавым ножом в руках!). У меня хватило ума выбросить нож в печку и сбежать.

Драк хватало. То верх" брали "хабзайцы", то поселковые. Особо любимой забавой была драка "сто-на-сто" - на стадионе. Я не раз попадал в такие зарубы - просто ужас. Здесь, в ПТУ, я серьезно продолжил заниматься боксом и гордо носил кличку Боксер. Потом кулаки часто помогали решать проблемы не только в ПТУ, но и на флоте.

На подлодке - доме

В армию меня взяли зимой, сказали, что буду танкистом, а попал на флот - там рост тоже был не нужен. Когда на ПТК во Владивостоке спросили, где я хочу служить: "над" или "под" водой, я сказал "под". Меня засунули в барокамеру и дали три атмосферы давления. Вытерпел. Отправили в учебку.

На подводную лодку я потому хотел попасть, что там, по разговорам, дедовщины было меньше. Ошибочка вышла... И стал я торпедистом. На флоте мне было проще других. Могу сказать одно - подводная лодка очень схожа с детским домом - деваться с нее некуда. В лодке все желтое, все отсеки, как жизнь в детском доме.

И вновь свобода

И вот наконец-то дембель. Настал день, когда можно вернуться домой. А где мой дом? Куда мне поехать, что делать?.. К нам на флот приезжали из Московского атомного института, звали: вам, мол, уже все равно. Нет уж, дудки! Сел в поезд "Москва - Мурманск", но не доехал до конечного пункта, сошел в Петрозаводске. Пришел в форме в училище культуры. Дали место в общежитии, стал жить. Льгот - ноль, мне уже было больше чем двадцать три, сиротские гарантии оставил на флоте. Так вот и жил... Жилье снять не мог, не умел, да и денег не было. После окончания училища меня выгнали из общаги, и я три года жил в магазинах и ларьках. Директор училища и комендант меня так и не поселили, хоть я просил, умолял их, показывал справку. Я стал работать на нескольких работах сразу. Ночью спал в магазине или ларьке. Иногда ночевал у друзей, но не будешь же все время напрягать друзей, у них своя жизнь.

Работ я сменил много. Не потому, что не сиделось на месте, были обстоятельства, о которых не время говорить. Прописки не было несколько лет, нет и сейчас, а без прописки - какая работа? ! Брался за "все, что дадут". Помогала детдомовская закалка, я не только не подавал вида, что мне крайне трудно, но при этом рос профессионально, а значит и в цене. В вуз учиться не пошел, побоялся что-то упустить. Как раз наступили перемены, нужно было выбирать - тратить время на учебу или укрепление позиций в городе. Я выбрал второе... И оказался прав. Многие, получив высшее образование, оказались не готовы к переменам, и специальности, которые приобрели, остались не востребованы. Ваучеры, дефолты - это все прошло мимо меня, не задев, так как я ничего не имел.

При новом знакомстве люди чаще всего встречали и встречают меня неадекватно - что, мол, это за комок энергии?.. Но иначе я не могу, мне надо за короткий срок наверстать упущенное, что-то, что я потерял еще до своего рождения...

Встреча с Кларой Лучко

Так случилось, что одно время я работал в госфилармонии, был выездным администратором: мотался по районам, делал так называемый "чес". Это когда за день надо организовать от семи до девяти концертов. Артисты трудились как проклятые, моя же задача была - обеспечивать их жильем, питанием, что удавалось мне хорошо, детдомовский опыт иногда в чем-то и помогал.

Предложили пригласить на гастроли Клару Лучко. Я плохо провел с ней телефонные переговоры, волновался, говорил правду о поездах... Потом за это взялась госпожа Л. Клару привезли в Петрозаводск... Я сопровождал ее в поездах в Сортавалу, Питкяранту. Мы много говорили с Кларой Лучко "за жизнь". Она рассказывала о себе, я о своем детдомовском прошлом. Она оказалась очень внимательным слушателем. И уже в Москве сказала: "Саша, а ты займись сиротами и напиши книгу о себе, ты напишешь..." За то, что я отправился с Кларой в Москву, потратил деньги на более лучший поезд, подарки, меня уволили без гонорара и зарплаты. Но мне уже было все равно, я уже знал, чем буду заниматься... Я признателен Богу за встречу с этой великой женщиной. Она за короткий срок общения, каких-то два-три дня, смогла ответить на многие мои вопросы, определить и нацелить на важные дела и свершения.

В церковь я ходил всегда. Стоял у входа и смотрел на священников, на иконы... У меня никогда не возникало желания выставить вперед ладошку для милостыни. (Всегда провожаю взглядом бомжей: почему они так живут?) Но что-то тянуло в церковь меня, необразованного, темного, порой желающего сложить с себя полномочия живого в этом мире. Со временем вопрос веры обрел важный смысл для меня. В тридцать два года крестился, так было угодно Богу. Если бы вера была со мной раньше, все было бы наверняка иначе. Но желание жить по правде - это тоже Вера. Я старался.

Оглядываясь назад, могу сказать, что какие бы трудности мне ни пришлось пережить, мне не жаль ни секунды из прожитых на этой земле. Я старался и стараюсь жить максимально честно и правдиво. Вопрос, для чего и ради чего живу, отпал давно. Я живу для других. Ради других. И ради памяти своих детдомовских друзей. Я живу ради тех, кто ступал, ступает и ступит на эту светлую землю. С радостью и для радости. В сердце моем всегда будет жить благодарность и признательность к людям, зачастую совершенно посторонним, незнакомым, которые порой делом, иногда словом, а иногда и взглядом вершили Добро в моей детской душе, не давали угаснуть вере в него в моем просоленном от слез детстве. Этих людей не интересовало, есть ли у меня прописка, кто я и откуда, кто я по социальному статусу... Это были просто добрые люди, встретившиеся на моем пути.

Чудо, что спустя годы можно оглянуться и признать ошибки, простить врагов своих, отдать дань чести и чистоте отдельных личностей. Благодаря которым иду дальше.

О собаке

Недавно подобрал на улице собаку, она была битая-перебитая. Видно, что домашняя, брошенная хозяином (этого предательства мне не понять).

Когда собака оказалась у меня дома, я не был готов к этому. В результате бродяжничества она перестала понимать команды, вредничала, "ходила" в комнате по углам. Решал долго, отдать или оставить. У меня мало времени, а ее "закидоны" были не по мне. Дал объявления в газеты, в ответ - тишина. Если бы я ее отдал в "собачий приют", мне бы никто ничего не сказал, всем все равно... Но она как ребенок, брошенный родителями. Я ее оставил...

А может, это она подобрала меня? Спустя некоторое время нашел для нее хороших хозяев. Но однажды, придя домой, обнаружил ее на месте, она вернулась поблагодарить.

Личное, очень

Уже сколько времени мучительно думаю: отправлять ли "Соленое детство" матери? Не знаю...

Суздаль-Петрозаводск